Осип мандельштам анализ. «Ленинград», анализ стихотворения Мандельштама. «Мы живем, под собою не чуя страны»

Осип Мандельштам «Ленинград». Мой анализ поэтического текста (2005 год)

Из моей статьи «Учимся анализировать поэтический текст. О.Э.Мандельштам «Ленинград» в журнале «Русский язык и литература для школьников», 2006, №1, с.8-14.

Осип Мандельштам
«Ленинград»

Я вернулся в мой город, знакомый до слез,

До прожилок, до детских припухлых желез.

Ты вернулся сюда — так глотай же скорей

Рыбий жир ленинградских речных фонарей!

Узнавай же скорее декабрьский денек,

Где к зловещему дегтю подмешан желток.

Петербург! Я еще не хочу умирать:

У тебя телефонов моих номера.

Петербург! У меня еще есть адреса,

Я на лестнице черной живу, и в висок

Ударяет мне вырванный с мясом звонок,

И всю ночь напролет жду гостей дорогих,

Шевеля кандалами цепочек дверных.

Стихотворение было написано в Ленинграде в декабре 1930 г.

I . Определим ритмический рисунок текста, проанализируем роль ритмических показателей стихотворения.

Метр — анапест, размер четырехстопный. Константа на 12 слоге, анакруза двусложная, постоянная, клаузула мужская, цезуры нет, все строчки одинаковой длины. Рифма в стихе мужская, конечная, череду­ются точная и неточная, богатая и бедная, закрытая и открытая, ассо­нансная и диссонансная. В стихотворении 7 строф по 2 стиха. Рифмовка в строфе парная (смежная).

Таким образом, ритмический рисунок определяется четырехстопным анапе­стом. Константа на 12 слоге, мужская клаузула создают твердое и жесткое ритмичное начало. Двусложная постоянная анакруза придает строй­ность ритму.

II . Приступаем к анализу композиции.

1 -я строфа — слова лирического героя о возвращении в любимый го­ род. 2-я, 3-я строфы — слова города или диалог лирического героя с са­мим собой. 4-я, 5-я строфы — слова лирического героя, обращенные к Петербургу, которого уже нет. 6-я, 7-я строфы — слова лирического ге­ роя о своих ощущениях в Ленинграде. Формула композиции: 1 + 2 + 2 + 2. Форма композиции — диалог лирического героя с городом или самим собой.

Найдем ключевые слова. Скорее всего, это будут слова « я и город». «Я» — лирический герой, «город» — Петербург и Ленинград. Построим словесные тематические ряды. Образ лирического героя создают слова: «я, знакомый до слез, до прожилок, до детских припухлых желез, еще не хочу умирать, еще есть адреса, мертвецов голоса, на лест­ нице черной живу, в висок ударяет мне вырванный с мясом звонок, всю ночь жду гостей дорогих, кандалами цепочек дверных». Образ города создают слова: «мой город, знакомый, мои номера телефонов, Петербург (о Петербурге); Ленинград, глотай скорей рыбий жир ленинград­ ских фонарей, декабрьский денек, зловещий деготь, желток (о Ленинграде)».

Композиция строится на противопоставлении образов Петербурга и Ленинграда. Контрастны 1-я и 6—7-я строфы: Петербург детства проти­ вопоставлен Ленинграду взрослого человека. Не случайно это первое и последнее предложения, т.е. сильные по­зиции текста, несущие основной смысл. Название «Ленинград» (силь­ная позиция) подчеркивает обреченность лирического героя.

Антитеза обнаруживается и в 1-й и 2—3-й строфах: приметы умерше­ го Петербурга и приметы живого современного Ленинграда, также кон­трастны 4—5-я и 6—7-я строфы.

Следовательно, Петербург для поэта — это детство, друзья, культура, счастье. Ленинград — это кошмар, страх, насилие. Ленинград убивает Петер­бург, а вместе с ним и мир лирического героя. В основе композиции ле­жит прием антитезы.

III . Посмотрим, как развиваются эти художественные образы по строфам.

В 1-й строфе лирический герой возвращается в родной город с ощу­щением детства. Во 2—3-й строфах он осознает, что город другой, страшный, «ленинградский». В 4—5-й строфах лирический герой отча­янно пытается вернуть прошлое (Петербург, друзья), но не обманывает себя (мертвецов голоса). В 6—7-й строфах он живет в Ленинграде и ожи­ дает с ужасом гибели.

Художественные образы по мере развития говорят о при­ближении катастрофы. Родной Петербург мертв, страшный Ленинград жив. Лирический герой помнит прекрасное прошлое и живет в ужасном настоящем.

IV . Приступим к анализу языковых уровней текста.

1. Фонетический уровень

Попытаемся найти повторяющиеся звуки (звукопись). Аллитерация на «р, л, з, ж, д» создает образ Петербурга, ал­литерация на «р, щ, ш, ж, ч» — образ Ленинграда. Преобладающие звон­кие звуки противопоставлены преобладающим глухим звукам. На уров­не фонетики мы обнаружили прием контраста.

2. Морфемный уровень

Интерес вызывает слово «цепочек», т.е. малень­ких цепей (суффикс - очек). Ассоциации к слову «цепь»: неволя, насилие — реализуются в словосочетание «кандалами цепочек». Корневая морфема подводит нас к основной мысли стихотворения.

3. Лексический уровень

Найдем повторяющиеся слова и определим, какова роль повтора. «Вернулся». В 1-й строфе возвращение в любимый город, во 2-й строфе оказалось, что он стал чужим (антитеза). В 1-й строфе «знакомый», т.е город детства, родной; в 3-й строфе «уз­навай», т.е. чужой, неизвестный. «Скорей, скорее» во 2-й и 3-й строфах в значении «забудь о прошлом, если хочешь жить». «Петербург» в 4-й, 5-й строфах — отчаянное обращение к памяти. «Еще» в 4-й, 5-й строфах на­мекают на близкую гибель. На уровне лексики мы обнаружили приемы повтора и противопо­ставления (Ленинград — Петербург).

4. Морфологический уровень

Подсчитаем количество слов разных частей речи. Глаголы и деепричастия — 12.

Имя существительное и личное местоимение — 31. Имя прилагательное, причастие — 13.

Преобладают значительно имена существительные и личные местои­ мения, налицо предметность. Автору важны ощущения и мысли лиричес­кого героя. Личные местоимения «я — ты» создают диалогичность.

5. Синтаксический уровень

В тексте 8 предложений (в их числе обращения, графически оформленные как предложения). Из них три восклицательных (интонация выражает отчаяние). 1-е предложение — простое, осложненное обособленным определением. 2-е предложение — сложное, восклицательное, вторая часть побуди­тельная (приказ). Тире подчеркивает противопоставление. 3-е предложение — сложноподчиненное, первая часть побудительная.

4-е предложение является обращением, восклицательное. 5-е предложение — сложное бессоюзное. Двоеточие вводит объясне­ ние, для чего лирическому герою нужно жить.

6-е предложение — обращение, восклицательное. 7-е предложение — сложноподчиненное. 8-е предложение — сложное, третья часть осложнена обособленным обстоятельством.

Итак, приемы повтора, противопоставления обнаруживаются на различных языковых уровнях текста. Ощущение страха, насилия пере­дается читателю средствами всех уровней языка.

V . Теперь попытаемся найти тропы и фигуры в тексте, объяснить их
роль.

Метафоры . « Рыбий жир фонарей» — мутный цвет, непри ятные вкусовые ощущения. «Деготь» — темнота, очень черное, неприятное. «Желток» — свет фонарей или жалкое декабрьское солнце. «Гости» — представители НКВД; ироничность. «Вырванный с мясом звонок» — рана, насилие, смерть. « Мертвецов голоса» — все близкие, жившие в Ленинграде, погибают.

Метафорический эпитет. « Кандалы цепочек дверных» — страх, ожида ние насилия.

Эпитеты. « Детские железы» — детство, счастье. « Зловещий деготь» — кошмар, страх. Лестница «черная» — в переносном значении вызывает ассоциации, связанные со смертью (в прямом значении — противопоставляется па­радной лестнице).

Гости «дорогие» — ирония, на самом деле страшные (противопоставле­ ние).

Олицетворения. « Петербург» — как живое любимое существо. « Звонок ударяет в висок» — как убийца. « Звонок, вырванный с мясом» — насилие.

Символы. « Петербург» — символ прошлого, детства, счастья. «Ленинград» — символ настоящего, ужаса, смерти.

Анафора. « Петербург» в двух центральных строфах (4-й и 5-й). Я в 1-м и последнем предложениях. Композиционно выделены ключевые слова: «я» и «Петербург» — два ге­ роя стихотворения.

Инверсия. В последних трех предложениях необычное синтаксическое построение (определение после определяемого) увеличивает силу воздействия на читателя.

Роль художественных средств языка очевидна. Все они рабо­ тают на основную мысль стихотворения.

VI . Теперь мы можем сформулировать тему и идею текста.
Лирический герой возвращается в любимый Петербург, в котором бы­ ло тепло и уютно, но город уже стал Ленинградом, в котором жить страш но и одиноко. Стихотворение построено на контрасте прошлого и насто­ ящего. Прошлое — это детство, друзья, культура, уют, Петербург. Настоя­ щее — гибель культуры, друзей, самого лирического героя, Ленинград. Название «Ленинград» — символ жизни, в которой нет места лири­ческому герою.

VII . Интерпретировать поэтический текст помогает прием Е.Эткинда «Вверх по лестнице смыслов».

Внешний сюжет. Возвращение лирического героя в родной город, который превратился в город смерти.

Природа и человек. Декабрь вызывает у человека ощущения трево­ ги, тоски, страха.

Мир и человек. Лирический герой любит мир прошлого (Петер­бург). Он боится жить в новом мире (Ленинград). Новый мир холоден и жесток, он подавляет все живое, убивает все, что связано с прошлым.

Человек. Душевное состояние человека ужасно: отчаяние, одино­чество, страх, тоска.

Таким образом, анализ текста вывел нас к авторской позиции Мандельштама.

Учимся анализировать поэтический текст

Часть 1. Примерная схема анализа поэтического текста

I . Ритмический рисунок (организация).

Метр (хорей, ямб, дактиль, амфибрахий, анапест). Размер (количество стоп в строчке, например, пятистопный). Пиррихий (в стопе только два безударных слога), спондей (в стопе только два ударных слога). Рифма в стихе (точная-неточная, богатая-бедная, мужская-женская- дактилическая, конечная). Рифмовка в строфе (аабб – смежная, парная, абаб – перекрёстная, абба – кольцевая, охватная, абвабв, абввба и др.- сплетённая).

II . Композиция (построение) текста.

Строфы и стихи. Микротема каждой части. Ключевые слова, словесные тематические ряды. Сильные позиции текста: название, эпиграф, первое и последнее предложения, рифмы, повторы.

3.Лексический уровень. Слова книжные, разговорные, нейтральные. Синонимы, антонимы. Цветопись. Эмоциональная окраска. Повторы.

4.Морфологический уровень. Преобладающие части речи. Предметность, описательность, действенность.

5.Синтаксический уровень. Синтаксические конструкции. Необычный порядок слов (инверсия). Роль знаков препинания.

VI . Языковые средства художественной изобразительности. Тропы (эпитеты, метафоры, сравнения, олицетворения, гипербола, литота, ирония и т.д.). Фигуры (обращение, анафора, антитеза, восклицание).

VII . Тема и идея текста.

Часть 2. Строим фразы

• Ритмический рисунок создаётся (например, пятистопным ямбом).
• Рифмовка в строфе (например, охватная). Рифма в стихе (например, точная и т.д.).
• Композиция стихотворения состоит из (сколько частей, строф).
• Образ (например, человека) … создают ключевые слова ….
• Словесный ряд … вызывает ощущение (ассоциации) ….
• Лирический герой в первой строфе …, а в последней … Повторы слов … усиливают (подчёркивают) … . Противопоставление слов … создаёт …
• Троп (например, эпитет)… используется с целью …
• Тема этого стихотворения …
• Анализ текста вывел нас к авторской позиции. С точки зрения поэта, …

Сочинение

Скренне, не без мучительных эмоций писал О. Мандельштам. Его лирический герой остро переживает внутреннюю, душевную неуютность. В таком настроении причудливые подозрения вдруг обретают вещный облик, часто пугающий, поскольку болезненные изломы сообщаются даже природе:

* Что если над медной лавкою,
* Мерцающая всегда,
* Мне в сердце длинной булавкою
* Опустится вдруг звезда?

Иногда мрачная мысль выразительно воплощена в деталях безрадостного пейзажа:

* Я вижу месяц бездыханный
* И небо мертвенней холста;
* Твой мир, болезненный и странный,
* Я принимаю, пустота.

Мертвенности, странности, опустошенности - всем этим болезненным состояниям души - Мандельштам находил точное соответствие, зорко найденное в объективной реальности. Противоположного поиска нет. Конечно, не потому, что поэт не видел ликующих картин. Просто они не вызывали сопереживания: самоощущение лирического субъекта оказалось болезненным. А если и появлялись малые признаки иного самоопределения, то ассоциировалось оно с ненатуральными, искусственными (не обладающими подлинной силой) красками и венчалось снова спадом:

* Я блуждал в игрушечной чаще
* И открыл лазоревый грот…
* Неужели я настоящий
* И действительно смерть придет?

Мандельштам тяготел к литературным, музыкальным, театральным реминисценциям. Тоже неслучайно. В искусстве изыскивалась возможность приобщения к ценностям. И здесь многое останавливало на себе авторский взгляд. Но и только. Чужое не впечатляло. Об этом сказано сразу: «Ни о чем не нужно говорить, ничему не следует учить» - «темная звериная душа и печальна так и хороша». Речь не об отрицании культуры, а о разрыве с ней неудовлетворенного, ищущего «я». Лишь обычное течение жизни успокаивает:

В спокойных пригородах снег Сгребают дворники лопатами. Я с мужиками бородатыми Иду, прохожий человек.

Мандельштам владел тонким мастерством создания тревожной, даже катастрофической атмосферы. Из внешне будто обыденных реалий складывается страшный, «перевернутый» мир, когда «на веки чуткие спустился потолок», «мерцают в зеркале подушки, чуть белея. И в круглом омуте кровать отражена». Мучительна, видимо, для поэта способность смотреть на текущую жизнь глазами боли и тоски. Но он мужествен. Может быть, потому, что всегда находит действенное средство для «заклинания» диссонансов. Мандельштам имел право воскликнуть: «Я научился вам, блаженные слова!» Его образ действует магически: «морской воды тяжелый изумруд», «ночью долгой Мы смесь бессолнечную пьем»… Слово спасает, охраняет:

* Мне не надо пропуска ночного,
* Часовых я не боюсь
* За блаженное, бессмысленное слово
* Я в ночи январской помолюсь.

А как же жизнестроение? Где открытие акмеистами зримой красоты, предсказанное С. Городецким? Открытия были: преображение мук «нелюбви», «невстречи» в полет птицы-песни у Ахматовой. Поэзия «дальних странствий», мечты сделать «скудную землю» - «звездою, огнем пронизанной насквозь» - у Гумилева. Ощущение «глаза, лишенного век» - для бесконечных поисков земных мощи и красоты - у Волошина. Мандельштам донес свое, печальное - изжитость прежних упований, обманчивость светлых лучей; строительству предпослал разрушение. И сделал это впечатляюще.

Искренне , не без мучительных эмоций писал О. Мандельштам. Его лирический герой остро переживает внутреннюю, душевную неуютность. В таком настроении причудливые подозрения вдруг обретают вещный облик, часто пугающий, поскольку болезненные изломы сообщаются даже природе:

• Что если над медной лавкою,
• Мерцающая всегда,
• Мне в сердце длинной булавкою
• Опустится вдруг звезда?

Иногда мрачная мысль выразительно воплощена в деталях безрадостного пейзажа:

• Я вижу месяц бездыханный
• И небо мертвенней холста;
• Твой мир, болезненный и странный,
• Я принимаю, пустота.

Мертвенност и, странности, опустошенности - всем этим болезненным состояниям души - Мандельштам находил точное соответствие, зорко найденное в объективной реальности. Противоположного поиска нет. Конечно, не потому, что поэт не видел ликующих картин. Просто они не вызывали сопереживания: самоощущение лирического субъекта оказалось болезненным. А если и появлялись малые признаки иного самоопределения, то ассоциировалось оно с ненатуральными, искусственными (не обладающими подлинной силой) красками и венчалось снова спадом:

• Я блуждал в игрушечной чаще
• И открыл лазоревый грот...
• Неужели я настоящий
• И действительно смерть придет?

Мандельштам тяготел к литературным, музыкальным, театральным реминисценциям.

Тоже неслучайно. В искусстве изыскивалась возможность приобщения к ценностям. И здесь многое останавливало на себе авторский взгляд. Но и только. Чужое не впечатляло.

Об этом сказано сразу: «Ни о чем не нужно говорить, ничему не следует учить» - «темная звериная душа и печальна так и хороша». Речь не об отрицании культуры, а о разрыве с ней неудовлетворенного, ищущего «я». Лишь обычное течение жизни успокаивает: В спокойных пригородах снег Сгребают дворники лопатами. Я с мужиками бородатыми Иду, прохожий человек. Мандельштам владел тонким мастерством создания тревожной, даже катастрофической атмосферы. Из внешне будто обыденных реалий складывается страшный, «перевернутый» мир, когда «на веки чуткие спустился потолок», «мерцают в зеркале подушки, чуть белея.

И в круглом омуте кровать отражена». Мучительна, видимо, для поэта способность смотреть на текущую жизнь глазами боли и тоски. Но он мужествен.

Может быть, потому, что всегда находит действенное средство для «заклинания» диссонансов. Мандельштам имел право воскликнуть: «Я научился вам, блаженные слова!» Его образ действует магически: «морской воды тяжелый изумруд», «ночью долгой Мы смесь бессолнечную пьем»... Слово спасает, охраняет:

• Мне не надо пропуска ночного,
• Часовых я не боюсь
• За блаженное, бессмысленное слово
• Я в ночи январской помолюсь.

А как же жизнестроение? Где открытие акмеистами зримой красоты, предсказанное С. Городецким? Открытия были: преображение мук «нелюбви», «невстречи» в полет птицы-песни у Ахматовой.

Поэзия «дальних странствий», мечты сделать «скудную землю» - «звездою, огнем пронизанной насквозь» - у Гумилева. Ощущение «глаза, лишенного век» - для бесконечных поисков земных мощи и красоты - у Волошина. Мандельштам донес свое, печальное - изжитость прежних упований, обманчивость светлых лучей; строительству предпослал разрушение. И сделал это впечатляюще.

ЛИТЕРАТУРА 11-А КЛАСС

О.Мандельштам (судьба и творчество поэта)

Эпиграф к уроку :

Я участвую в сумрачной жизни,
Я не винен, что я одинок! О.Мандельштам.

Немногие из русских поэтов ощущали свою жизнь как историю России с той силой, что присуща была Мандельштаму.

Я участвую в сумрачной жизни,
Я не винен, что я одинок!

Пишет Мандельштам в 1911 году, как бы предрекая сою судьбу. Для нас, спустя почти 70 лет после гибели поэта, остается загадкой – почему именно Мандельштам, хрупкий, не отличавшийся бесстрашием, не стойкий на допросах, почему именно он – единственный! – в страшном, сумрачном 1933 году решился бросить вызов Палачу. Всех времен и народов.

Это какая улица?
Улица Мандельштама.
Что за фамилия чертова!
Как её не вывертывай,
Криво звучит, а не прямо.

Имя Осипа Мандельштама трагически связано и с историей нашего города – Воронежа. Но сколько бы мы ни искали, мы не найдем улицы с его именем. И всё-таки она есть – улица, которая проведет нас по судьбе поэта.

Сегодня мы имеем уникальную возможность прикоснуться к истории, которая сохранилась для нас в письмах и архивных документах того времени.

Стихотворение “Мы живем, под собою не чуя страны”.

Воспоминания Э. Герштейн об истории создания стихотворения “Мы живем, под собою не чуя страны”.

“…Я очень запомнила один из наших тогдашних разговоров о поэзии. Осип Эмильевич, который очень болезненно переносил то, что сейчас называют культом личности, сказал мне: "Стихи сейчас должны быть гражданскими" и прочел: "Мы живем, под собою не чуя страны..."

Примерно тогда же возникла его теория "знакомства слов". Много позже он утверждал, что стихи пишутся только как результат сильных потрясений, как радостных, так и трагических. О своих стихах, где он хвалит Сталина: "Мне хочется сказать не Сталин-Джугашвили" (1935?), он сказал мне: "Я теперь понимаю, что это была болезнь"…”. ).

В ночь с13 на 14 мая 1934 года Мандельштама арестовали. А.Ахматова: “13 мая 1934 года его арестовали. Ордер на арест был подписан самим Ягодой. Обыск продолжался всю ночь. Искали стихи. Его увезли в семь утра.”.

Выписка из протокола допроса Мандельштама, в которой сообщается о ссылке поэта в Воронеж.

Пусти меня, отдай меня, Воронеж:
Уронишь ты меня иль проворонишь.
Ты выронишь меня или вернешь, -
Воронеж – блажь, Воронеж – ворон, нож.

Апрель 1935 г. Воронеж

Жизнь Мандельштама в Воронеже была невыносимо тяжела, мизерные литературные заработки не давали возможности прожить, подорванное допросами здоровье всё чаще давало о себе знать. Вдали от друзей и родных Мандельштам медленно угасал. А.Ахматова: “Поразительно, что простор, широта, глубокое дыхание появилось в стихах Мандельштама именно в Воронеже, когда он был совсем не свободен”.

О Н.Я. Мандельштам сказано немало добрых слов. Это ей, последовавшей в ссылку за мужем, посвящаются эти строки:

Твоим узким плечам под бичами краснеть,
Под бичами краснеть, на морозе гореть.
Твоим детским рукам утюги поднимать,
Утюги поднимать да верёвки вязать.
Твоим нежным ногам по стеклу босиком,
По стеклу босиком да кровавым песком.

Навестившая Мандельштама в феврале 1936 года А.Ахматова на обратном пути из Воронежа заехала в Москву, и они вместе с Пастернаком ходили на прием к прокурору.

Их просьба об облегчении участи Мандельштама или о возможности переменить город осталась не выполненной. Сложившись, Пастернак и Ахматова послали Мандельштаму 1000 рублей, чтобы дать ему возможность пожить какое то время в Задонске, хоть на несколько недель сменив опостылевшую обстановку Воронежа. В 1936году поэт заканчивает работу над своей “Воронежской тетрадью”, ставшей лебединой песней его творчества. Подобно А.С.Пушкину, О.Мандельштам писал свое поэтическое завещание “Заблудился я в небе, - что делать?”

Не кладите же мне, не кладите
Остроласковый лавр на виски,
Лучше сердце моё разорвите
Вы на синего звона куски!
И когда я умру, отслуживши,
Всех живущих прижизненный друг,
Чтоб раздался шире и выше
Отклик неба во всю мою грудь.

Вынужденное пребывание в Воронеже, болезни, разлука с дорогими людьми - всё это стало шагом к его гибели. Мысль о том, что можно никогда не увидеть всё то, чем он жил до ареста, убивала. Так же, как убивала она и тех, кто его любил.

“У меня отняли всё: право на жизнь, на труд, на лечение. Я тень. Меня нет. У меня есть только право умереть”, - писал Мандельштам Чуковскому вначале 1937 года. А впереди был новый арест, новая ссылка и безвестная гибель в лагерях Владивостока.

Какая это улица?
Улица Мандельштама…

поэта, гражданина, человека трагической судьбы. Сегодня мы понимаем, что нет нашей вины в той далекой трагедии… И всё же… Тревога не угасает. Не повторилось бы подобное в жизни наших современников.

IV. Домашнее задание: написать сочинение-эссе по теме: “Биография поэта: эпоха и личность”.

Анализ стихотворений О.Э. Мандельштама

“В Петербурге мы сойдемся снова…”

Первый из рецензентов книги стихов Осипа Эмильевича Мандельштама “Tristia” Илья Эренбург писал: “Мандельштам патетичен всегда, везде, это не ходули, но рост, не манера, но голос… Вся жизнь пронизана патетической дрожью. Нет веса предметов – рука их делает тяжелыми, и все слова “могут быть камнями…” Какие бы нити ни связывали Мандельштама с акмеизмом, - а в более раннюю пору и с символизмом, - в целом его творчество минует всякие поэтические школы и влияния. В современности он хочет выявить ее сущность. Но все-таки во многих стихах поэта мы находим те принципы, которые провозглашали акмеисты. Особенно ярко они воплотились в первой книге стихов Мандельштама “Камень”. В следующем сборнике стихов поэтика несколько обновляется: усиливается трагедийность звучания лирики поэта (тема смерти переплетается с темами любви и веры либо безверия), образная система согласуется с концепцией “осевого времени”; все более причудливыми становятся ассоциации, управляющие лирическим потоком (для понимания стихов уже мало помнить культурно-исторические смыслы каждого образа, надо знать биографические подтексты стихотворения, а также учитывать весь контекст творчества Мандельштама); меняется, углубляется концепция поэтического слова: слова для поэта теперь – не камень (послушный материал творчества), но душа, живой организм, напрямую обращающийся к сознанию человека.

В начале весны 1918 года начинаются скитания Мандельштама по России: Москва, Киев, Феодосия… (“Я изучил науку расставанья,” - напишет поэт) После целого ряда приключений, побывав во врангелевской тюрьме, Мандельштам осенью 1920 года возвращается в Петербург (Петроград). Вот как выглядел город в то время, по воспоминаниям А. Ахматовой: “Все старые петербургские вывески были еще на своих местах, но за ними, кроме пыли, мрака и зияющей пустоты, ничего не было. Сыпняк, голод, расстрелы, темнота в квартирах, сырые дрова, опухшие до неузнаваемости люди… Город не просто изменился, а решительно превратился в свою противоположность”. Мандельштам поселился в “Доме искусств” - елисеевском особняке на Мойке, 59, превращенном в общежитие для писателей и художников. В “Доме искусств” жили Н. Гумилев, В. Шкловский, В. Ходасевич, М. Лозинский, М. Зощенко, художник М. Добужинский, у которого собирались ветераны “Мира искусств”. “Жили мы в убогой роскоши Дома искусств, - пишет Мандельштам, - в Елисеевском доме, что выходит на Морскую, Невский и на Мойку, поэты, художники, ученые, странной семьей, полупомешанные на пайках, одичалые и сонные… Это была суровая и прекрасная зима 20-21 года… Я любил этот Невский, пустой и черный, как бочка, оживляемый только глазастыми автомобилями редкими, редкими прохожими, взятый на учет ночной пустыней”. (О. Мандельштам “Слово и культура”).В стихотворении “В Петербурге мы сойдемся снова…” нарисована картина Петрограда зимы 1920-1921 года:

Дикой кошкой горбится столица,
На мосту патруль стоит,
Только злой мотор во мгле промчится
И кукушкой прокричит.

Стихотворение написано словно продолжение чего-то. Оно должно иметь предысторию. Это употребленное в первой же строке “снова” отсылает нас к прошлому. Действительно, петербургская тема в стихах Мандельштама звучала и раньше: “Петербургские строфы” (1913 г.), “Дев полуночных отвага…” (1913 г.), “Адмиралтейство” (1913 г.), “Дворцовая площадь” (1915 г.), “Кассандре” (1917 г.), “Ласточка” (1020 г.). Этот город, обетованный для поэтов серебряного века, становится музой для Блока, Белого, Мандельштама, Ахматовой, Гумилева. С именем Мандельштама связано более 15 адресов в городе, по которым он проживал в разное время.

В книге “Шум времени” поэт писал: “Я помню хорошо глухие годы России – девяностые годы, их медленной оползанье… За утренним чаем разговоры о Дрейфусе… туманные споры о какой-то “Крейцеровой сонате”… Керосиновые лампы переделывались на электрические. По петербургским улицам все еще бегали и спотыкались донкихотовые коночные клячи. По Гороховой до Александровского сада ходила “каретка” - самый древний вид петербургского общественного экипажа; только по Невскому, гремя звонками, носились новые курьерские конки на крупных и сытых конях”. послереволюционный город иной.

Как и в более ранних стихах Мандельштама, здесь довольно много урбанистических деталей, но теперь они овеяны флером сожаления. В анализируемом стихотворении перекличка примет разных веков: из прошлого

… легкий театральный шорох
И девическое “ах” -
И бессмертных роз огромный ворох
У Киприды на руках.

Об этом писал В. Брюсов: “У Мандельштама вся современность обязательно одевается в наряды прошлых веков”. Классические мотивы были созвучны акмеистическим воззрениям поэта.

В противовес – современность:
У костра мы греемся от скуки,
Может быть, века пройдут,
И блаженных жен родные руки
Легкий пепел соберут.

Мандельштам стремится к созданию двуединого образа вечной культуры и современности. Исторический прообраз выходит на первый план и обрамляет мысль о своем времени или современную картину. Поэт не путешествует по историческим эпохам, как, например, В. Брюсов, а всякий раз удваивает, множит нынешнее на исторический прообраз: “в черном бархате советской ночи… все цветут бессмертные цветы”. Кажется оксюмороном метафорическое сочетание “черный бархат советской ночи”. Утраченные привычные роскоши немыслимы в современной, революционной, пролетарской стране. Отсюда традиционная для стихотворений Мандельштама тема вечности и современности, проблема их соотношений поднята и во многих произведениях первой книги стихов “Камень”, она звучит и в 20-е годы. Мы видим вещественные и символические атрибуты вечности (вечной культуры, вечного города, вечной страны, вечности как философской категории): “бессмертные цветы”, “века пройдут”, “всемирная пустота”, “ночное солнце”. Но одновременно звучит и настроение времени, современности: “солнце мы похоронили в нем”, “черный бархат советской ночи”, окказионализм “горбится столица”.

В стихотворении образ солнца становится полисемантичным символом: это и ностальгия по прошлому, и невозвратимость, и сожаление. Созвучен общему настроению стихотворения оценочный эпитет “Черный бархат”. Эта особенность связана с представлением Мандельштама о единой и неделимой культуре. Он писал о “тоске по мировой культуре”, которая стала бы “сразу дыханием всех веков”. Даже то, что первоначально кажется современным, при более пристальном рассмотрении оказывается конгломератом напластований разных эпох и духовных сущностей. Явления культуры разных эпох “образуют как бы веер, створки которого можно развернуть во времени”.

Указанные выше особенности поэтики Мандельштама в целом и рассматриваемого стихотворения позволяют обозначить его проблематику: соотношение вечности, культуры и современности, общее настроение времени – предощущение конца эпохи, краха, фатальная неизбежность трагических перемен. Стремлением сохраниться и сохранить то дорогое, что было в прошлом, точнее, средством для этого, становятся религиозные мотивы, звучащие в стихотворении. Отметим неоднократно повторенное в разных контекстах слово “блаженные”: “блаженное слово”, “блаженные жены”. В русской культуре это слово полисемантично: юродивый, сумасшедший, убогий, но и пророческий, провидческий, святой. Возможно, в контексте стихотворения Мандельштама оно имеет и другие смыслы: сокровенный, тайный, спрятанный, заповедный (о слове); вечный (апеллируем к символистскому образу Вечной Женственности). Религиозна и мысль о возрождении, сокрытая в первой строфе

И блаженное, бессмысленное слово
В первый раз произнесем.

Углубляет тему вечности рефрен (во 2 и 4 строфах):

В бархате всемирной пустоты,
Все поют блаженных жен родные очи…
Что ж, гаси, пожалуй, наши свечи
В черном бархате всемирной пустоты.
Все поют блаженных жен крутые плечи…

Мы наблюдаем развитие темы времени: усугубляется удрученность, трагичность в финале стихотворения.

Говоря о композиции стихотворения, отметим некую ее замкнутость, созданную рефренными строками в начале и финале. Тематически композиция задает развитие: от “вечности”, некоего постоянства - к современной действительности – затем в ХIХ век – и вновь к вечности, всемирности.

Интересен образ лирического героя. Он всецело современник, чувствующий, думающий, “нерв эпохи”. Его молитва может быть воспринята как молитва самого поэта, это тот редкий случай совпадения мировосприятия автора и лирического героя. Изменяется “подбор героев”, заданный личными местоимениями: “мы” в 1 строфе, “я” во 2, “ты” в последней. Переход от множественности к единице, от МЫ к Я заставляет стих буквально пульсировать, позволяет ощутить в нем пульс жизни. Общая интонация стихотворения определена позицией, мировоззрением лирического героя: ранее Мандельштам писал о “радости тихой дышать и жить”, теперь это недостаточно прояснившееся пока предчувствие надвигающейся катастрофы.

В Петербурге мы сойдемся снова,
Словно солнце мы похоронили в нем…

Сказано это не о завершении отмеренного природой срока, но – о конце, об обрывающейся цепи времен. Не случайно название сборника, в который вошло это стихотворение – “Tristia” - в переводе с латинского значит “скорбь”, восходит в “Скорбным элегиям” Овидия. Здесь герой видит “заплаканные очи”, слышит “женский плач”, звуки которого смешиваются с “пеньем муз”. И звучит его молитва как надежда на возрождение.

Стихотворение чрезвычайно насыщено художественными средствами. Ранее мы отметили строки рефрена, создающие композиционную завершенность, символический образ Вечной Женственности: “блаженных жен родные очи”, “блаженных жен родные руки”, “блаженных жен крутые плечи”. Невольно вспоминаются женские образы древнерусской литературы, образы жен, прежде всего Ярославны.

Выделим ряд лексических и композиционных антитез: поставленные рядом эпитеты “блаженное” (выше мы говорили о трактовке значения этого слова) и “бессмысленное” содержат подтекстное значение: противопоставление надежды и ее иллюзорности; во 2 строфе задана антитеза времен, из века ушедшего мы переносимся в современность.

Настроение предчувствия краха, конца, фатального финала задает метафора : “солнце мы похоронили в нем”, “черный бархат советской ночи”, “черный бархат всемирной пустоты” . Ей созвучны эмоционально окрашенныеэпитеты : “легкий пепел”, “черные души”, оксюморон - “низменные святоши”, метонимия - “мотор во мгле промчится”, сравнение “кукушкой прокричит” (кукушкой – предсказательницей).

Анафора во 2 строфе

Все поют блаженных жен родные очи,
Все цветут бессмертные цветы

создает впечатление повторяемости, продолжительности явления. Этому способствует и плеоназм “цветут … цветы”.

Образ прошлого, ушедшего века рисуется метафорами “грядки партера”, “шифоньерки лож”, “заводная кукла офицера”, эпитетом “бессмертных роз”. Отметим, что последняя из указанных нами метафор может быть трактована неоднозначно: образ некой игрушки и бездушного, бессердечного “солдафона”.

Многие стихотворения книги “Tristia” подчеркнуто классицистичны – формой, размером, поэтической “поступью”, торжественным вербальным рядом – и одновременно драматичны. Таково и рассматриваемое нами стихотворение “В Петербурге мы сойдемся снова…”

Похожая информация.

Художественный мир О.Мандельштама сложен для интерпретации. Перед анализом его стихотворений испытывают трудности как учителя, так и учащиеся. Одной из особенностей индивидуального стиля художника является целостная структура его поэтического мира, где все стихотворения связаны в некое единое архитектурное целое.

Каждое стихотворение необходимо рассматривать, не вырывая его из контекста стихотворного цикла сборника, в который оно помещено, и культуры в целом.

Ведущие принципы эстетики О.Э. Мандельштама можно проследить на примере стихотворения “Автопортрет”:

В поднятьи головы крылатый Намёк — но мешковат сюртук; В закрытьи глаз, в покое рук — Тайник движенья непочатый. Так вот кому летать и петь И слова пламенная ковкость, — Чтоб прирождённую неловкость Врождённым ритмом одолеть! (1914)

Детали автопортрета в стихотворении объединены по принципу контраста видимого покоя (статики) и скрытого движения, вулканической энергии:

Сам Мандельштам называл этот принцип “сталкиванием противоположностей”, “сочетанием разнокачественных признаков”. Антитеза покоя-движения придаёт стилю художника внутреннюю напряжённость. Отметим важную деталь: “Тайник движенья непочатый”. Это скрытое качество души, человеческой сущности Мандельштама также станет его основным стилевым принципом. Каждое стихотворение полно внутренней динамики, волевого движения. Для поэта важен сам процесс созидания, выстраивания формы, смысла, духа…

Во второй строфе даётся центральный образ авторского художественного мира: “И слова пламенная ковкость”. Заметим, что в контексте стихотворения “слово” сравнимо с металлом, породой, обладающей колоссальными внутренними потенциями.

“Слова как бы уподобляются камню, обнаруживая свою внутреннюю динамику, подвижность”. Именно это слово-камень как воплощение несокрушимости, неизменности реального мира и становится объектом направленных на него творческих усилий человека, стремящегося одухотворить эту грубую материю.

Обращают на себя внимание читателя последние две строки стихотворения, где по принципу антитезы сближаются сходные по звучанию слова: “прирождённую неловкость”, “врождённым ритмом”.

Согласно основам структурного анализа Ю.М. Лотмана, “антитеза означает выделение противоположного в сходном”.

Попробуем выяснить, в чём смысл этого сближения (“со-противопоставление”). Мотив скрытого внутреннего движения, заявленного в начале стихотворения, реализуется в образе “врождённого ритма”; слово “врождённый” семантически в контексте стихотворения воспринимается как неотъемлемое качество личности, Божий дар, который поэт пронесёт через всю свою жизнь. И здесь же по звуковому сходству сближается “прирождённая” (неловкость) — в значении временного затруднения, некоей преграды, которую необходимо преодолеть (“неловкость”, происшедшая при рождении).

Итак, что скрывается под этой “прирождённой неловкостью”?

Ответ на этот вопрос можно получить из автобиографических строк другого стихотворения Мандельштама — “Стихи о неизвестном солдате”:

Я рождён в ночь со второго на третье Января в девяносто одном Ненадёжном году, — и столетья Окружают меня огнём.

Метафора на грамматическом уровне (“в девяносто одном ненадёжном году” — употребление количественного числительного вместо порядкового при согласовании с существительным) становится глобальной метафорой косноязычия собственного, семьи, эпохи…

“Что хотела сказать мне семья? Я не знаю. Она была косноязычна от рождения. Надо мной и над многими современниками тяготеет косноязычие рождения”.

(Вспомним стихотворение Н.Гумилёва “Восьмистишие”:

…И, символ горнего величья, Как некий благостный завет, Высокое косноязычье Тебе даруется, поэт.)

Значит, “прирождённая неловкость” — это косноязычие и даже безъязычие собственное, семьи, эпохи; это детский лепет, который, наполнившись “нарастающим шумом века”, обретает силу и мощь языка, преображённого “врождённым ритмом”.

Стихотворение “Notre Dame”

Где римский судия судил чужой народ, Стоит базилика, и — радостный и первый, — Как некогда Адам, распластывая нервы, Играет мышцами крестовый лёгкий свод. Но выдаёт себя снаружи тайный план: Здесь позаботилась подпружных арок сила, Чтоб масса грузная стены не сокрушила — И свода дерзкого бездействует таран. Стихийный лабиринт, непостижимый лес, Души готической рассудочная пропасть, Египетская мощь и христианства робость, С тростинкой рядом — дуб, и всюду царь — отвес. Но чем внимательней, твердыня Notre Dame, Я изучал твои чудовищные рёбра — Тем чаще думал я: из тяжести недоброй И я когда-нибудь прекрасное создам... (1912)

Одним из программных произведений Мандельштама в сборнике “Камень” является стихотворение “Notre Dame”.

Чтобы раскрыть смысл этого стихотворения, необходимо вписать его анализ:

1) в единство замысла сборника “Камень”;
2) в творческую концепцию мировоззрения поэта;
3) в историко-культурный контекст.

Как и в стихотворении “Автопортрет”, центральным, кульминационным образом-символом становится камень.

“Акмеисты с благоговением поднимают таинственный тютчевский камень и кладут его в основу своего здания”.

Грубая материалистическая весомость камня выражает приятие реальности, бытия.

“Камень как бы возжаждал иного бытия. Он сам обнаружил скрытую в нём потенциальную способность динамики — как бы попросился в “крестовый свод” — участвовать в радостном взаимодействии себе подобных”.

В контексте творчества О.Э. Мандельштама на камень человек направляет свои творческие усилия, стремится сделать материю носителем высокого содержания. Вспомним строки из стихотворения “Я ненавижу свет…”:

…Кружевом, камень, будь И паутиной стань.

Собор Notre Dame становится образом преображения камня. Рукою таинственного “строителя щедрого” камень стал воздушным и светозарным храмом, вместилищем мудрости.

Notre Dame — собор Парижской Богоматери, знаменитый памятник ранней французской готики. С первой строки стихотворения Мандельштам как бы налагает контекстуальные пласты друг на друга, вызывая ассоциативные ряды у читателя.

“Где римский судия судил чужой народ…” — автор явно отсылает нас к историческому факту. Notre Dame стоит на острове Сите, где находилась древняя Лютеция — колония, основанная Римом. Так в стихотворении возникает римская тема. Рим — “корень западного мира”, “камень, замыкающий свод”.

Римская тема даёт возможность ощутить историю как единый архитектурный замысел. Опосредованно заявленная, эта тема несёт в себе объединяющее начало, отсюда совместимость различных культурных контекстов в стихотворении.

Метафорическое сравнение храма с первым человеком, Адамом, даёт скрытую аналогию: соотнесённости частей тела с частями храма.

Традиционно с образом Адама связан мотив радости существования, счастья бытия. Мандельштам обыгрывает эту идею, смещая акценты: метафорически явно связанный с Адамом, несёт в себе идею бытийственности.

Первые две строфы стихотворения построены по принципу антитезы: внешнему противопоставлено внутреннее. “Крестовый лёгкий свод” обнаруживает “тайный план” — “массу грузную стены”. Через ощутимую тяжесть возводимого здания, грозное давление массивного свода на подпружные арки реализуется мотив камня. Метафора “и свода дерзкого бездействует таран” строится по принципу антитезы. Тот же контраст, что и в стихотворении “Автопортрет”: скрытая вулканическая энергия замерла лишь на мгновение, словно пятая стихия, зависшая между Небом и Землёй.

Существование Notre Dame — это вызов, брошенный человеком Небу, вечности (“Неба пустую грудь // Тонкой иглою рань”). Сей дерзновенный проект — застывшая стихия, сотворённая человеком.

В третьей строфе различные культурные эпохи соединяются в “неслиянное единство” (определение О.Мандельштама), воплощённое в “стихийном лабиринте” храма. Через архитектурное совершенство собора, через его виртуозную “сотворённость” и величественную “телесность” проступают черты прошлых культур.

Чтобы показать этот синтез, подчеркнуть ёмкость открывающегося ирреального пространства храма, поэт использует оксюморон (“Души готической рассудочная пропасть”), соединяет в ряд противоположные явления: “египетская мощь и христианства робость”; “с тростинкой рядом — дуб, и всюду царь — отвес”.

И наконец, четвёртая строфа становится квинтэссенцией авторской идеи. Происходит зеркальная обратимость твердыни Notre Dame в “недобрую тяжесть” Слова.

Слово становится объектом творческих усилий человека.

Гениальная художественная интуиция поэта позволяет открыть единство культурного пространства. В этом едином культурном пространстве, где сосуществуют все эпохи, следы которых увидел Мандельштам в “твердыне” Notre Dame, растворены “сознательные смыслы” слов — Логосы. Но лишь в архитектурной организации, выстроенности поэзии Слово-Логос обретает своё истинное бытие, истинное значение, более подвижное, нежели данное в словаре, существующее только в данной архитектонике, данной комбинации.

“Из тяжести недоброй и я когда-нибудь прекрасное создам”.

Лишь в контексте стихотворения “Notre Dame” словосочетание “тяжесть недобрая” обретает совершенно новую, неожиданную семантику: обозначает Слово.

“Любите существование вещи больше самой вещи и своё бытие больше себя…” — скажет О.Мандельштам.

Слово как бы уподобляется камню, обнаруживая свою внутреннюю динамику, и стремится участвовать в “радостном взаимодействии себе подобных” в смысловом поле культуры.

Стихотворение “С весёлым ржанием пасутся табуны…”

По словам И.Бродского, “поэзия есть прежде всего искусство ассоциаций, намёков, языковых и метафорических параллелей”.

В таком ключе разворачивается римская тема в сборнике О.Мандельштама “Камень”. Поэт как бы набрасывает, налагает контексты, которые сквозят друг сквозь друга; порождённые таким образом ассоциации открывают новые и новые смысловые глубины.

Мысль о единстве европейской культуры станет сквозной и определяющей в творческом сознании Мандельштама. Так появляется пластический образ Рима, ставший некоей всемирной тысячелетней твердыней, “началом начал”, колыбелью цивилизации. Но этот образ в поэтической системе координат Мандельштама носит амбивалентный характер — это точно найденный пластический свод сразу двух тем:

1) “Рим, сокровищница классического искусства, — воплощение темы вечно живой культуры”;
2) “Рим, столица одной из мировых религий, — носитель темы “родины духа, воплощённого в Церкви и архитектуре””.

Обе темы сплетаются и подчас носят элегический характер.

Так, стихотворение “С весёлым ржанием…” становится прощанием с Римом. Вечного нет и в Вечном городе.

“С весёлым ржанием пасутся табуны, // И римской ржавчиной окрасились долины”.

Пространство Вечного города разрастается, органично включая в себя мир природы. Появляются мотивы оскудения, упадка, которым охвачена тема Рима (ср.: “Рима ржавые ключи”). Но оксюморонный образ — “сухое золото классической весны” — начисто лишён традиционной элегической интонации по поводу быстротекущего времени, “прозрачная стремнина” которого свидетельствует о бренности бытия. Время — центральная категория поэтического мира Мандельштама (“Мне хочется следить за шумом и прорастанием времени”). Время в стихотворении “С весёлым ржанием…” не только течёт и уносит, оно ещё и катится “державным яблоком”.

Яблоко — образ-символ, который в контексте культуры порождает разрастающуюся ветвь ассоциаций:

• Это и яблоко раздора с надписью “Прекраснейшей”, из-за которого поспорили между собой богини Афродита, Афина и Гера и началась Троянская война.
  Напомним, что для разрешения спора Зевс отвёл богинь на гору Иду, где пас стадо юный Парис (этот мифологический сюжет возвращает нас к первой строчке анализируемого стихотворения и вызывает предощущение свершающегося Рока).
  Парис выбрал Афродиту. Богиня красоты в древнегреческой мифологии — это и символ осени, меди (металла).
• Яблоко-сфера-шар — античный символ полноты и совершенства.
  На заявленный в стихотворении мотив осени (“Топча по осени дубовые листы”) налагаются всё новые и новые ассоциации, открываются новые подтексты.
• Так, осень античными народами воспринималась как “высшая точка года”. Всё сливалось в единый образ благодатного мира, освоенного трудом и волей человека. Возникает мотив преображённого космоса, его архитектурной выстроенности, осуществлённой человеческими усилиями. Как и в стихотворении “Notre Dame”, появляется тема творческого порыва как соучастия “в великом акте Бытия”.
• Мотивы осени, творчества обрастают ещё одним поэтическим контекстом: в стихотворении явно звучит реминисценция из Пушкина: “Да будет в старости печаль моя светла”.

Осень для Пушкина — пора наибольшего творческого расцвета, время гармонической завершённости и величавого покоя. Открытая реминисценция становится способом выражения всё того же “римского колорита”. Рим связан с идеей внутренней сосредоточенности, пика творчества и покоя, с идеей духовной свободы.

Но лирический герой в стихотворении выступает в роли Овидия, изгнанного из Рима. В резных очертаниях дубовых листьев угадывается профиль Цезаря (напоминающий ахматовский, отсюда эпитет: “сей профиль женственный с коварною горбинкой” — эта деталь даёт нам ещё одну ассоциативную линию, спроецированную на современную Мандельштаму действительность), а в названии месяца августа слышится намёк на императора Гая Октавия, ставшего его преемником. Но ведь Гай Октавий, названный Августом, и выслал Овидия в глухую провинцию Рима. Возникает противостояние, “архетипическая драма” (И.Бродский) — “поэт против империи”:

Овидий — Август;

Пушкин — Николай I.

Но Мандельштам делает попытку выстроить образ просветлённого и примирённого отношения к миру, почувствовать некую единую гармонию космоса (мира-“яблока”):

Я в Риме родился, и он ко мне вернулся…

В этой формуле выведен закон повторяемости, обратимости времени: закат, осень, “яблоком” катящиеся годы, уносимые “прозрачной стремниной времени”, — всё возвращается к началу, и сквозь месяц август сейчас, в XX веке, улыбнётся Гай Октавий Август.

“Поэт заговорил на языке всех времён, всех культур…”; “Слово… оживляется сразу дыханьем всех веков” (О. Мандельштам. Слово и культура).