Образовательный портал. Образование / Литература / Постмодернизм и понимание права. Постмодернизм и понимание права Правосознание и право в эпоху постмодернизма

Постмодернизм и понимание права. Постмодернизм и понимание права Правосознание и право в эпоху постмодернизма

02.07.2020

Постмодернизм есть не столько общекультурное течение, сколько определенное умонастроение или, как определил его Умберто Эко, "духовное состояние". Постмодернизм предполагает прежде всего антиуниверсализм. Он отвергает любую систему как таковую, будь то вероучение, объяснительная схема или обобщающая теория, претендующая на обоснование закономерностей мира. Постмодернизм видит в построениях такого рода "шоры догматизма", которые и пытается уничтожить. Догматизм, в свою очередь, представляется ему угрозой метафизики, особенно ненавистной постмодернистскому сознанию. Под метафизикой оно понимает сами принципы причинности, идентичности, Истины. Ни Царству Небесному, ни платоновскому миру идей как таковым нет места в постмодернизме.
Вместо единой абсолютной Истины здесь выступает некая множественность относительных, частных "истин", призванных к мирному сосуществованию и взаимному приспособлению в рамках плюралистического пространства. Коль скоро все противоречия "истин" могут быть сняты посредством их примирения, в мире больше нет места тайне или хотя бы секрету. Все секреты могут быть объяснены, ибо в противном случае, если с тайны не может быть сорван покров и если постмодернистскому сознанию так и не удастся поглумиться над ее наготой и доступностью, она может таить угрозу личности и быть для нее "репрессивным" орудием.
Такое скрытое орудие подавления постмодернизм видит в любом проявлении традиционной религии с ее тайнами (таинствами), универсальностью, догматикой, иерархией и стилем. Любому стилю постмодернизм предпочитает эклектику, насаждающую принципиально несерьезное, игровое и ироничное отношение к духовным и культурным ценностям, а также полное разрушение эстетики как метафизического принципа. За этим, как пишет Б. Парамонов в своей книге "Конец стиля", стоит его "неверие в субстанциальность, взаправдашность, реализм святости, красоты и морали". Этот автор отождествляет постмодернизм с понятием демократии. Демократия же как культурный стиль - это отсутствие стиля. "Стиль противоположен и противопоказан демократии... Стиль системен, целостен, тотален, "выдержан"... стиль "антиприроден... организован, культурен... стиль – это выдержанность организации, осуществленная энтелехия".
Нормой в постмодернизме становится не прозреваемая ценность, не интуиция идеального бытия, не заповеди Божии, а рационалистически внедренная в сознание идея (например, права человека), либо конкретное воплощение этой идеи: прецедент, одобренный общественным мнением и натурализованный, то есть мифологизированный (например, права сексуальных меньшинств). Однако тут возникает весьма болезненно ощутимая антиномия: понятие права исходит из понятия нормы, а индивидуальный человек, с которым имеет дело постмодернистская демократия, отрицает норму как репрессию. Уподобиться же любой нормативной и стильной эпохе, верящей в онтологически реальное царство идей, кажется для постмодернистской цивилизации угрозой диктатуры: радикальнейшее право человека – право быть собой – понимается ею как возможность жить без "репрессирующей" нормы, то есть по законам природы, по воле инстинктов.
Итак, религия, церковь и культура с их нормами и формами, "не дающими материи разбегаться" (выражение К. Леонтьева), представляются постмодернистской цивилизации механизмами подавления личности. Она стремится к созданию "нерепрессивной" – игровой культуры и синкретической религии, в которой бы уживались непреодолимые антагонизмы и противоречия, соблюдающие меж собой принятую сейчас на Западе тактику political correctness (политической корректности).
Political correctness, однако, есть и признание непреодолимости противоречий, и наложение табу на их разрешение. Это, как ни парадоксально, запрет на высказывание своего мнения, если это мнение конфессионально или инокультурно, то есть стилистически организовано и иерархически ориентировано. В конечном счете, political correctness направлена на сглаживание противоречий и смешение культурных и религиозных элементов в едином космополитическом культурном пространстве. Это, однако, практически неосуществимо в свете единой Истины, и создание видимости мира и безопасности (1 Фес. 5, 3) достигается ценой рассечения и фрагментации целостных культурных и конфессиональных организмов, дистанцированного, игрового и ироничного отношения к ним.
Однако несмотря на то, что этот принцип призван насаждать в обществе терпимость по отношению к любому инакомыслию и любым религиозным, расовым, национальным и т. п. различиям, он, постепенно становясь чем-то вроде социального ритуала, сам превращается в орудие репрессий, дискриминируя хотя бы тех, кто не желает или не имеет возможности его соблюдать. Характерен случай с писательницей Татьяной Толстой, произошедший в одном из американских колледжей, где она читала лекции по русской литературе. На занятии, посвященном разбору рассказа Леонида Андреева "Иуда Искариот", она предложила ученикам ознакомиться с "первоисточником", то есть с Евангелием. За это ей было инкриминировано администрацией колледжа нарушение принципов политической корректности и был сделан выговор за ведение "религиозной пропаганды" в светском учебном заведении. Очевидно, что такая перспектива ожидает и Россию, несмотря на то, что русская история неотделима от истории Русской Церкви, а русская культура – от Православия.
Таким образом, идеологический диктат советской поры, с его детерминированными приоритетами и декларируемыми морально-нравственными ориентирами, на наших глазах сменяется диктатурой плюрализма, произволом иронии и игры и неизбежным императивом вывернутой наизнанку (на левую сторону) реальности. Однако манифестация непричастности к подлинной реальности есть форма радикального отвержения причастия – и как таинства, и как синергии. В связи с этим особый смысл и статус приобретает постмодернистское "ничто" – виртуальная реальность, создание которой сопровождается умерщвлением больших идей, высоких смыслов и сверхличных ценностей. Смерть становится механизмом стратегии постмодернизма, опирающейся на ницшеанское мироощущение "смерти бога". Из этого следует, что ангел равнозначен и равновелик демону, благодать неотличима от наваждения и прелести, живое равноправно с мертвым, подлинное равноценно искусственному, сакральное амбивалентно профанному, ибо все представлено в равном достоинстве и равном ничтожестве в пространстве постмодернистской цивилизации, образующем одновременно и свалку, и супермаркет, и всемирную электронную выставку – Интернет.
Одной из особенностей постсоветской эпохи является изменение статуса массовой культуры и ее поистине колонизаторская экспансия. Массовая культура существовала и в советские времена, но занимала "низовую" нишу, которая оставалась уделом профанов и могла быть удостоена в лучшем случае снисходительной ("пусть себе живет!") гримасы со стороны властей и советской интеллигенции. Однако в силу общественных тенденций и новых технологий СМИ она получила колоссальное распространение, диктуя обществу свой язык и навязывая свои стереотипы сознания. Фактически она сделалась нашей средой обитания.
В то же самое время, возникнув на подмостках истории в качестве "ассенизатора" советских идеологем, мифологем, деклараций, словесных штампов и советской стилистики как таковой, андеграунд, начинавший свою деятельность действительно "в подполье" – в подвалах и на чердаках, в коммунальных комнатах, в малогабаритных квартирках и мастерских, а главное – в своей эстетике, в своем противостоянии официозу и рассчитанный на это подпольное существование и прозябание, вдруг поднялся так высоко, что и сам сегодня сделался официозом и истеблишментом, любопытным образом сочетая в себе массовую и элитарную культуру.
При некоторой сложности сопоставления этих культурных слоев, у них обозначаются сходные фундаментальные установки, позволяющие находить между ними некое сродство. Прежде всего – это борьба с национальными традициями, которые искаженно и имплицитно, порой бессознательно, присутствовали даже в обезбоженном советском сознании. Унаследовав именно это обезбоженное сознание, новая культура, вслед за марксистами и ленинцами, поставила в центре мироздания человека, взятого, однако, во всей его частности и случайности, и самовластно наделила его всевозможными правами и свободами. Человек, наделенный свободой, имеет право на ее осуществление. Человек имеет право по собственному усмотрению распоряжаться своей душой, то есть служить каким угодно богам, демонам, самому себе или вовсе не служить никому, он имеет право эту душу продать, заложить и т. д. Человек имеет право на свое тело: он может его отдать в пользование, продать, разукрасить многоразличными вкраплениями в виде татуировок и серег, изменить сексуальную ориентацию и даже саму половую принадлежность и, наконец, он может его просто убить: человек имеет право на собственную жизнь, будучи при этом уверенным в своей полной безответственности. Все это есть его частное дело, его privacy.
Поставив человека в самый центр бытия и санкционировав его на самое страшное право, о возможности которого не без душевного трепета догадывался еще Николай Ставрогин, – право на бесчестье, "новое праавосознание" соответствующим образом симулирует создание вокруг индивидуума такого мира, в котором это право перестало бы быть чем-то зазорным.Определяя эпоху, в которую мы живем, как постмодернистскую, следует иметь в виду, что постмодернизм, повторяем, есть не столько какое-то культурное течение или направление юриспруденции, сколько новый тип мироощущения, общекультурное сознание, тип мышления и восприятия.
По логике постмодернизма ("после нового"), история юриспруденции как смена доминирующих типов правопонимания закончена. Наступила эпоха мета-юриспруденции, мета-юридического языка, способом чтения которого постмодернизм и является. Он в одинаковой мере равнодушен как к традиционализму (юриспруденции, опирающейся на Традицию), так и к авангардизму (юриспруденции, устремленной к новым революционным идеям) самим по себе, но и тот и другой создают для него единое культурное пространство, лишенное каких-либо приоритетов. В этом пространстве все является лишь материалом для интерпретаций, для словесных, изобразительных "инсталляций" (англ.: "устройство, установка, монтаж, сборка").
Но закончена не только смена стилей, но и сама история: она зашла в "тоталитарный тупик", и теперь нужны "альтернативные понятия, чтобы сбить историю с ее мерного шага, нужны интервенции "другого мышления", даже "безумного мышления". Так развертывается целый веер альтернативных наук, вер, языковых моделей. Постмодернистское сознание аннигилирует прошлое и упраздняет будущее – значимым является только настоящее, "актуальное", "метаисторическое": в нем нет ни нового, ни старого, но все может быть привлечено и использовано для карманных нужд текущего момента. Контекст делается важнее юридического текста, правотворчество подменяется произвольной интерпретацией уже сотворенного, и это перетолкование уже существующего становится преимущественным видом деятельности постмодернизма.
Это означает прежде всего размывание всяких границ – культурных и этических, правовых и юридических. Это означает опрокидывание всех ценностных иерархий и уравнивание в правах самых разнородных сущностей и предметов. Собственно, никакой вертикали в этом мире больше не существует: сакральное профанируется, профанное эстетизируется, возвышенное редуцируется, а низкое обретает статус нормального. В этом "культурном пространстве" неправовое присвоение национального достояния демократично соседствует с благотворительными акциями. Но главное все же то, что в таком же неумолимом равноправии они существуют в самом постмодернистском сознании.
Любопытно и то, что постмодернизм, используя материал и технику массовой культуры и наделяя свои проекты рекламной привлекательностью, гарантирующей потребительский спрос, вместе с тем своей иронической трактовкой этих сюжетов и приемов апеллирует к элитарному сознанию. Однако любая пародия всегда имеет в виду некую норму, во имя которой она либо превращает в гротеск пародируемые предметы и стили, либо создает для них неадекватный контекст. Поскольку такой нормы для постмодернизма не существует, пародия становится тотальной: из литературного приема она превращается в мировоззренческий метод.
Постмодернистский "знак" – это прежде всего отсутствие объекта, этим знаком заменяемого. Место означаемой реальности здесь принадлежит гипотетическому "культурному пространству", произвольно смодулированному постмодернистским сознанием и порой оборачивающемуся полным "ничто". Это приводит к появлению "симулякров" – знаков-обманок, утративших какую бы то ни было реальность и лишь ее симулирующих. Мир, таким образом, делается собранием кажимостей, мнимостей, фантомов сознания. В лучшем случае оно оперирует знаками, намекающими на какие-то узнаваемые идеи. Знаковыми становятся слово, речь, законы, институты государства и даже отдельные люди.
Знаковыми фигурами в постсоветском юридическом сообществе стали академик В.С. Нерсесянц, профессор С.С. Алексеев, правозащитник С. Ковалев, адвокат Г. Падва. Их имена обозначают совокупность определенных идей и указывают на целое направление юридической мысли, как бы это "обозначение" ни редуцировало личность его носителя до какой-либо, порой несущественной, стороны его деятельности. Теряя лицо, эти знаковые фигуры становятся функцией и превращаются в орудие идеологических манипуляций. По этой "знаковой" логике тот, кто критикует труды В.С. Нерсесянца рискует быть автоматически зачисленным в стан «консерваторов», а тот, кто назовет нечистоплотным поступок Сергея Ковалева, получившего от Дудаева орден, – в стан реакционеров и врагов свободы. Таким образом, знаковые фигуры начинают играть роль "лакмусовой бумажки" в системе социальных тестов и становятся атрибутами новых ритуалов.
И тем не менее, а может быть как раз в силу этого "знакового" характера, современное субъективистское правосознание осуществляет свои коммуникативные функции. На этих знаках, в отличие от советской эпохи с ее пропагандистским "открытым текстом", построена как современная пропаганда, так и контрпропаганда. Знаковыми в ней оказываются не только личности, к именам которых она апеллирует для формирования общественного мнения, но и лексика. Так на наших глазах делаются попытки посредством словесных манипуляций внедрить в общественное сознание в качестве синонимов слова: государственная дисциплина и авторитаризм, традиция и отсталость, ответственный и консервативный; таким образом, возможно, что в недалеком будущем слово «право» будет ассоциироваться в "обработанном" сознании со свободой, то есть сделается знаком произвола. В то же время в качестве позитивного знака набирают потенциал такие определения, как реформаторский и прогрессивный, равно как и весьма туманное словосочетание «рыночная экономика».
Однако столкновения двух знаков это новое мышление не может выдержать ни в какой мере. Например, постмодернистское правосознание не может вместить тот факт, что и естественно-правовая и позитивистская доктрины в качестве единственного критерия ограничения произвола называют писанный закон (по принципу «Разрешено все, что не запрещено законом»), а мораль и подлинное Право игнорируются.
Претендующие на объективность опросы общественного мнения самой постановкой своих вопросов предполагают и формируют ответы. Знаковая формулировка вопросов уже задает характер ответа. На вопрос: "Нужна ли России "сильная рука"?", в котором уже содержится негативный знак ("сильная рука" – террор, лагеря), никто из респондентов, естественно, не мог ответить, что нужна (ибо кому же нужен террор и т. п.). Однако вопрос этот был не о терроре, а о власти: должна ли власть в России обладать силой или она должна быть бессильной, безвольной, то есть никакой. А если она должна быть "никакой", то как быть с организованной преступностью, которая берет в этом случае функции власти на себя?
Новая культура, сколь бы она ни клялась в отсутствии идеологической подоплеки, сколь бы ни казалась она аполитичной и социально индифферентной, продуцирует новые идеологемы, рождает новую мифологию, которая постепенно водворяется на месте прежней – большевистской – и создает новые ритуалы. Новая идеология, в отличие от коммунистической и тоталитарной, – анонимна. Это не собственно "идеология Ельцина" или Чубайса. Эта идеология по некоторым причинам желает оставаться безымянной. Проще всего было бы назвать ее, вслед за Р. Бартом, идеологией капитализма (буржуазности, либерализма), который предпочитает выступать анонимно по причинам своей заведомой непопулярности и того негативного значения, которое это слово имеет в России. Однако в новой нарождающейся российской мифологии вырабатываются некие избыточествующие стандарты мышления, чрезвычайно расширяющие эту идеологическую анонимность. И прежде чем отыскать подлинного анонима, необходимо рассмотреть мифотворческие механизмы новой культуры.

Постклассическая теория права. Монография. Честнов Илья Львович

Критический настрой постмодернистских исследований проявляется, прежде всего, в радикальном опровержении логоцентризма - господствующей западной метафизической картины мира. Критика логоцентризма выражается в методе деконструкции, используемом представителями этого культурологического течения. Деконструкция (сам термин) выступает своеобразной визитной карточкой постмодернизма. Не будет, видимо, преувеличением утверждение, что суть деконструкции состоит в критической рефлексии в отношении, как объекта исследования, так и самого субъекта, это исследование проводящего.

Термин деконструкция был введен в научный оборот Ж. Деррида. Впервые он употребил его в работе «О грамматологии» (1967 г.), хотя и не подозревал, что оно станет знаковым для всего постмодернизма. В буквальном переводе с греческого оно означает «анализ». Однако у Деррида ничего буквального не бывает. В «Письме японскому другу» он, прежде всего, предлагает негативные отграничения деконструкции, определяя, чем она не является. Затем дается достаточно широкая «позитивная» перспектива этого понятия: вопрос деконструкции есть вопрос перевода и языка понятий западной метафизики. Сам же термин «деконструкция» не имеет адекватного перевода как во французском, так и в немецком языке (для него неприемлемы Хайдеггеровские конструкции «деструкция» и «Abbau»).

Исходя из задачи перевода (понимаемого в самом широком смысле), Деррида дает инструментальное определение деконструкции как разбор слов согласно духу чужого языка. Однако далее, словно спохватившись, что любое определение налагает определенные обязательства, а тем самым ограничивает возможности творчества, он предостерегает от отождествления деконструкции с анализом, с критикой, с актом и методом. Каждое событие деконструкции остается единичным, утверждает философ. Попытка прояснить ее смысл оборачивается умножением трудностей. И вообще деконструкции невозможно приложить какие-либо предикаты: они, как и «смысл», должны быть де- конструированы.

Более ясно охарактеризовал деконструкцию Дж. Р. Серль, известный американский философ, подвергший деконструкции текстовые стратегии самого Деррида. Деконструкция, по его мнению, направлена, прежде всего, на подрыв логоцентристских тенденций. Она включает три основных момента. Во-первых, деконструкция разрушает (должна разрушать) бинарные оппозиции, на которых строится не только логика, но и западная система ценностей. Во-вторых, деконструкция предполагает поиск ключевых слов в исследуемом тексте, которые и навязывают читателю (и автору) логоцентризм. В-третьих, основное внимание деконструкции направлено на маргинальные особенности текста. Именно эти маргинальные аспекты и объявляются самым важным и существенным. Впрочем, следует заметить, что сам Деррида, как и его комментаторы, видят в деконструкции и «положительные» моменты, отличающие этот метод от деструкции.

Если отказаться от эпатажа радикальности некоторых положений Деррида, то деконструкция может предстать как метод (индивидуальные действия актора) критического исследования объекта и самого субъекта, характеризующийся двойной рефлексией. Прежде всего, это метод, который невозможно однозначно отграничит от самого представления о реальности (от картины мира), так как последнее самым непосредственным образом зависит от применяемого метода; с другой стороны, предмет во многом определяет выбор того метода, который может быть адекватным ему. Далее, «умеренная» версия деконструкции предполагает «глубинную» критику объекта. Она должна быть направлена на условия и предпосылки образования исследуемого объекта и его изменений. Такой подход, как это не парадоксально, во многом созвучен Гегелевскому методу восхождения от абстрактного к конкретному. При этом под абстрактным понимается не нечто отвлеченное от реальности, а неразвитая, зародышевая стадия эволюции объекта; конкретное же - это высшая точка его развития. Метод восхождения предполагает воспроизведение в мышлении фактического движения (изменения) исследуемого объекта от его зарождения до высшего этапа эволюции.

Если перевести эти общие рассуждения в более практическую плоскость, то «глубинная критика» будет (должна) включать в себя выявление условий (конкретной исторической, политической и социокультурной ситуации), в которых был образован, например, исследуемый закон; интертекстуальный анализ текста закона; кто его автор (включая социальную, национальную и т.п. его характеристику); какова мотивация автора текста; как этот текст был воспринят современниками; каковы его «объективные» характеристики (например, какие изменения в системе права и, может быть, в обществе произошли в результате его принятия); как этот закон изменялся во времени (тут речь должна идти не только о внесении изменений и дополнений в текст закона, но и об изменении практики правоприменения и об изменении представления о нем в общественном сознании); как он может быть оценен с позиций сегодняшнего дня. При этом следует иметь в виду, что намерение автора какого-либо текста и его результат, а также отношение к нему современников и, тем более, потомков (если их можно эксплицировать) никогда не совпадают.

Интересно, что Ж. Деррида в 1989 г. в юридической школе Кардозо прочитал лекцию о деконструкции и справедливости, в которой сформулировал идею утвердительной или утверждающей деконструкции. Деконструкция, говорил Деррида - это дискурс о справедливости или сам дискурс справедливости, а возможно и ее голос. Закон, по его мнению, строится на основе каких-то позитивных структур опыта, и потому он может быть деконструирован. При этом деконструкция для закона - это не угроза его разрушения, а «благая весть», т.е. его усовершенствование. «Деконструировать - значит освободить, открыть закон, сделать его более гибким, внутренне доступным пересмотру и улучшению, а без совершенствования языкового механизма это невозможно. А потому деконструкция становится полноправным участником и условием динамики законов, одним из механизмов их совершенствования».

В области права, полагает Н.С. Автономова, деконструкции подлежат те слои текста, которые доступны интерпретации и преобразованию, - с целью усовершенствования права и закона; однако предельное основание закона, по определению, не является обоснованным, а потому, видимо, и не может быть деконструировано. Способность закона к деконструкции, по Деррида, это не схоластическая материя, но условие исторического прогресса в области политического. Что же касается справедливости как таковой, вне права или по ту сторону права, то она деконструкции не доступна. «Справедливость в себе, если нечто подобное существует, не является деконструктивной [не может быть деконструирована]. И сама деконструкция, если нечто подобное сушествует, не является деконструктивной [не может быть деконструирована]. Деконструкция и есть справедливость (Выд. Ж. Деррида)». В этой формуле, полагает Н.С. Автономова, деконструкция и справедливость уравновешивают друг друга как две недеконструктивные величины, как два недоступных деконструкции языка. Справедливость - это абсолютно недоступный предсказанию «проспект», или взгляд вперед.

П. Шлаг, рассматривая деконструктивизм в американской юриспруденции, отмечает, что школа критических правовых исследований (ШКПИ), в принципе, использует ее для выявления социальной ангажированности принимаемых законов, а также целостности системы американского права. Правда при этом, замечает Шлаг, левые политические убеждения самих сторонников ШКПИ, остались вне досягаемости деконструкции. В то же время реакция американской академической мысли на деконструктивизм Деррида оказалась как минимум настороженной, а отчасти - враждебной. Во многом это связано с тем, что критики (в частности, Д. Балкин) Деррида либо плохо читали, либо не читали вовсе. Негативное представление о деконструкции, ко всему прочему, связано, по мнению П. Шлага с тем, что ее воспринимали как технический метод, позволяющий достичь определенного результата. Между тем сам Деррида предостерегал от такой аналогии, указывая на уникальность и творческий характер деконструкции. Деконструкция у Деррида, полагает П. Шлаг ссылаясь на его лекцию - это «опыт невозможного». Так полагает и Д. Корнелл - организатор симпозиума, на который и был приглашен с лекцией Деррида. По ее мнению, деконструкция открывает то, невозможное сегодня, но необходимое завтра, через анализ маргинальных аспектов текста, подавляемых его смыслом. Поэтому, полагает П. Шлаг, деконструкция позитивного права восстанавливает в правах подавляемые текстом закона такие маргинальные слои общества, как женщин, детей, беспризорных, геев. Таким образом, деконструкция - это открытость другому, с точки зрения его цвета кожи, национальности, социального статуса и других критериев идентичности. В то же время, идея деконструкции противоречит нормативизму юридической мысли (судебное решение не может быть открытым другому), а также либерально-прогрессистской идеологии США.

Важный аспект деконструкции - рефлексия над самим автором исследования (в этом суть двойной рефлексии: не только над объектом, но и над самим собой, то есть, включая и саморефлексию). Это как раз тот момент, который не был эксплицирован диалектикой Гегеля (хотя и предполагался). Он напоминает герменевтическую процедуру интерпретации текста с позиции сегодняшнего дня (ведь исследователь наделен той категориальной сеткой познания, которую ему представляет конкретное, находящееся на определенной ступени эволюции общество). Однако кроме чисто социальных - генерализующих - аспектов, деконструкция включает в себя исследование (самоанализ) идиосинкразических характеристик (по терминологии Р. Рорти) автора: не только среда воспитания, научная школа, социальный статус и т.д. но и чисто личностные его характеристики.

Из книги Философия: Учебник для вузов автора Миронов Владимир Васильевич

1. Эволюция постмодернизма Постмодернизм представляет собой относительно недавнее явление: его возраст составляет около четверти века. Будучи прежде всего культурой постиндустриального, информационного общества, он вместе с тем выходит за ее рамки и в той или иной мере

Из книги Идеи к чистой феноменологии и феноменологической философии. Книга 1 автора Гуссерль Эдмунд

Из книги Литературократия автора Берг Михаил Юрьевич

Кризис постмодернизма Чисто хронологически русский постмодернизм может быть разбит на три этапа - доперестроечный (советский), перестроечный и постперестроечный. То, что понимается под кризисом постмодернизма, может быть раскрыто как 1) кризис имманентный (то есть

Из книги Тени разума [В поисках науки о сознании] автора Пенроуз Роджер

6.3. Не принимая вектор |?? всерьез Существует много различных вариантов точки зрения, согласно которой вектор состояния |?? не следует рассматривать как действительное отображение той или иной физической реальности, существующей на квантовом уровне. Вектор |?? вводится

Из книги Богословско-политический трактат автора Спиноза Бенедикт Барух

6.9. А теперь попробуем принять |?? действительно всерьез Как выяснилось, те точки зрения, что на данный момент претендуют на серьезное отношение к квантовому описанию мира, в действительности всерьез его не принимают. Возможно, квантовый формализм слишком нам чужд, чтобы

Из книги Сознающий ум [В поисках фундаментальной теории] автора Чалмерс Дэвид Джон

Глава XVI Об основах государства, о естественном и гражданском праве каждого и о праве верховной власти До сих пор мы старались отделить философию от богословия и показать свободу философствования, которую оно предоставляет каждому. Поэтому пора исследовать, до какого

Из книги Адвокат философии автора Варава Владимир

Введение Принимая сознание всерьез Сознание - величайшая тайна. Это, возможно, наибольшее из громадных препятствий на нашем пути к научному пониманию мира. Физика еще не завершена, но хорошо понята; биология разгадала многие древние тайны, окружавшие природу жизни. Наше

Из книги Философия права автора Алексеев Сергей Сергеевич

228. Жизнь всерьез или нет? Если жизнь всерьез, то ее серьезность не может ограничиваться лишь индивидуальным выживанием или коллективной заботой сохранения и продолжения рода. Также не может она заключаться в социальных проектах «творения истории», «развития культуры»

Из книги Философия права [Курс лекций] автора Моисеев Сергей Вадимович

240. Что значит это философствование всерьез? Не означает ли оно жизни всерьез? Может ли быть несерьезной жизнь? Жизнь серьезна сама по себе, поскольку это жизнь. Что философия добавляет жизни? Не происходит ли философия из самой жизни? Не порождает ли сама жизнь философию?

Из книги Постклассическая теория права. Монография. автора Честнов Илья Львович

Схватка всерьез. В середине 1980-х годов в Советском Союзе начались демократические преобразования, которые в своем "экономическом блоке" предполагали развертывание "экономических методов", углубление хозрасчета, самоокупаемости предприятий, инициирование

Из книги автора

Критика П. Девлина Р. Дворкиным Р. Дворкин также выступил с критикой Девлина, но несколько с других позиций. Согласно Дворкину, Девлин прав, считая общественную мораль значимой, в том числе и для законодательства. Но он не верно понимает саму общественную мораль. То, что мы

Из книги автора

Понятие постмодернизма Сам термин «постмодернизм» неясен, существует множество определений постмодернизма, созданы различные теории постмодернизма. Все признают, что постмодернизм - явление неоднородное, что в его рамках развивается множество школ и направлений.

Из книги автора

Критика постмодернизма Как следует расценивать постмодернистские идеи в целом и постмодернистскую теорию права в частности? В том и другом много точных наблюдений. Постмодернистами поставлены верные и глубокие вопросы. Другое дело, что на них даны очень спорные ответы.

Из книги автора

1. Приход постмодернизма Две - три вещи, которые я знаю о постмодрнизме (из неснятого Ж.-Л. Годаром и ненаписанного К. Гинцбургом).Постмодернизм - конечно, не цельное учение, школа или мировоззрение, а тем более идеология, а-различные, порой значительно отличающиеся идеи,

Из книги автора

2.3. Субъект права в постмодернизме Проблема субъекта права - одна из актуальнейших в современной юридической науке и не случайно она становится приоритетной в деконструктивистской программе постмодернизма. Ее особая актуальность, как представляется, связана, прежде

Постмодернизм и право

Из сказанного выше, уже можно себе представить отношение постмодернистов к юриспруденции. Не оставляя камня на камне от всего нашего мира и мировоззрения, они, естественно, крайне критически относятся и к традиционной теории права. А именно, предлагается ее полная деконструкция. Традиционная теория права - это типичный метанарратив, проявление доминирующего дискурса. Необходимо подорвать доминирующий дискурс, освободить подавляемые дискурсы и голоса.

Под деконструкцией права понимается обнажение его фрагментарности, отсутствия в нем целостности и последовательности. Как и все остальное, право должно изучаться в социальном контексте, должна быть показана историческая и культурная специфика права. Постмодернистские правоведы пытаются продемонстрировать, что современное законодательство не есть нечто нейтральное (как оно пытается представить себя), но является феноменом позднего капитализма. Соответственно, право должно подвергнуться критическому анализу, который продемонстрирует классовый характер права, откроет защиту им капиталистических ценностей.

Постмодернизм также ставит задачу изучения того, как участники правового процесса конституируются дискурсом права. Одобряя те тенденции в развитии традиционной философии права, которые подчеркивают интерпретативным характер правовой деятельности («внутренняя точка зрения» Г. Харта, интерпретативная модель Р. Дворкина), они призывают пойти дальше и проанализировать все факторы, влияющие на интерпретацию юридических текстов. Прежде всего, это социальные роли, определяющие интерпретацию.

Интерпретация является проявлением власти, судьи и адвокаты выступают как представители элиты. На интерпретацию права влияют их моральные и политические убеждения. Активное и неизбежное участие в интерпретации принимает политическая идеология. Поэтому нужна не «внутренняя точка зрения», а критическая точка зрения.

Некоторые постмодернисты утверждают, что необходима перестройка всего правового порядка. Фрагментарной, множественной и нестабильной реальности нашего времени должно соответствовать такое же право - плюралистическое, применяемое по-разному множеством различных «интерпретативных сообществ».

Постмодернисты призывают обратить внимание на субъект права в контексте дискурса права. Они говорят о смерти «субъекта права». В соответствии с модернистской концепцией субъекта, у человека отсутствует индивидуальная целостность, нет выбора, свободной воли, невозможны такие вещи, как «согласие», или «намерение».

Для участников судебных процессов характерна множественная, меняющаяся идентичность. В качестве примера приводится «постмодернистский процесс» в Висконсине в 1991 г. Подсудимый обвинялся в изнасиловании женщины, страдающей раздвоением личности, точнее, наличием множества «личностей» в одном теле.

Причем об изнасиловании можно было говорить только в отношении одной из этих «личностей», остальные дали бы согласие. Более того, изнасилованная «личность» вообще-то тоже согласилась на секс, но утверждалось, что она была слишком незрелой, или не вполне здоровой, чтобы ее согласие могло считаться подлинным. Традиционные юридические понятия «личности», «признания», «истинных показаний» были поставлены под сомнение.

Кроме того, истерия в СМИ вокруг этого процесса - тоже одна из тем, которой уделяют большое внимание постмодернисты. Для постмодернизма в целом характерно представление об огромной роли средств массовой информации, которые по сути и создают нашу картину мира. Постмодернистские теоретики права уделяют большое внимание взаимодействию права и СМИ, тому, как последними создается наш образ права, который потом влияет на правосудие (шоу-право).

Один из современных постмодернистских авторов, Пьер Шлаг, анализирует следующий пример, взятый из популярного телесериала «Закон в Лос-Анджелесе». Некто Стюарт Марковиц, сотрудник небольшой юридической фирмы в Лос-Анджелесе (и весьма симпатичный персонаж в сериале), арестован за вождение в пьяном виде. У него обнаруживают 0,9 промилле алкоголя в крови. Стюарта в суде будет представлять Майкл Кьюзак, его партнер по фирме и очень компетентный юрист. Происходит следующий диалог между Майклом, Стюартом и его женой Энн:

Майкл. Профессор Хаймсон - лучший токсиколог штата. Если он даст свидетельство в нашу пользу, все будет О. К. Ладно, к фактам... Итак, ты выпил стакан вина перед тем, как выйти из ресторана, не так ли?

Стюарт. Ну, я пил вино за обедом, так что, я думаю...

Майкл. Да, но время очень важно. Позволь мне кое-что объяснить. Чтобы алкоголь проник в кровь, должно пройти тридцать минут. Это означает, что если ты выпил стакан вина как раз перед тем, как сесть в машину, наш свидетель-эксперт сможет показать, что в момент, когда тебя арестовали, алкоголя в крови у тебя еще не было... Это очень важно... Итак... Когда, как ты думаешь, ты выпил последний стакан вина?

(Стюарт и Энн понимают, в чем дело).

Энн. Он выпил его как раз перед тем, как мы ушли.

Майкл. Вы готовы показать это в суде?

Майкл. Хорошо... Очень хорошо.

Как пишет Пьер Шлаг, Майкл получил именно то свидетельство, которое хотел, ни разу ни говоря о правде. Он избегает открыто призывать к лжесвидетельству. Но ни закон, ни профессиональная этика не требуют от него знать правду. «Мы начинаем понимать, что будет ли Стюарт осужден или нет, совершенно не зависит от того, был ли он пьян в момент ареста. Это полностью зависит от того, насколько хорошо сыграют свои роли различные актеры (прежде всего, Майкл, Стюарт, Энн, полицейский, прокурор округа и эксперты). <...> Образ права, представленный здесь, - это представление, риторические ходы в рамках предписанных, стилизованных ролей, которые разыгрываются различными актерами для того, чтобы применить или нейтрализовать институциональную власть». В зависимости от того, как актеры применят имеющиеся у них ресурсы власти (влияния), исход дела будет разным.

Майкл разыгрывает свою роль хорошо. Он приготовил следующие аргументы для защиты: Стюарт имел 0,9 промилле алкоголя в крови, что едва превышает допустимые в Калифорнии 0,8 промилле; два свидетеля покажут, что Стюарт пил вино незадолго до того, как сесть в машину; Главный токсиколог штата, весьма уважаемый специалист, покажет, что в данной ситуации Стюарт не мог быть пьян в момент ареста.

С этим Майкл идет к прокурору округа, женщине, которую он называет по имени. Он излагает ей свои аргументы, добавляя, что дело будет рассматривать судья Мэттьюс - друг начальника фирмы Майкла. Майкл просит ее об одолжении. «Майкл и прокурор округа явно состоят в отношениях «профессиональной дружбы» - неформальных отношениях, возникающих на основе повторяющихся контактов. <...> На основе профессиональной дружбы поддерживается сеть неформальных связей, через которую длинная рука закона делает большую часть своей работы: сделки с правосудием, согласованные приговоры, примирения сторон и т. д. Это сеть права внутри права - теневое право. <...> Теневое право уменьшает стоимость трансакций благодаря институту, известному как "банк одолжений". - огромная, постоянно меняющаяся совокупность связей, лояльностей, долгов и обязательств. <...> Банк одолжений - это в значительной части феодальный институт, иерархический по структуре и действующий на основе лояльности, чести и профессиональной дружбы...

В конце концов банк одолжений, теневое право и Майкл делают свое дело - обвинение заменено на «неосторожное вождение». <...> В конце эпизода Стюарт (в своем офисе) <...> говорит: «Я виновен: три стакана вина».

Пьер Шлаг комментирует это так: «Это - великолепная находка сценариста, великолепная, так как подтверждает главную идею, что право - это игра власти и манипуляции [курсив мой. - С. М.]. Юристы манипулируют и контролируют. Закон манипулирует и контролирует».

Согласно Шлагу, сериал «Закон в Лос-Анджелесе» говорит нам правду о праве, правду, которую знают юристы и все, кто сталкивался с реальным правосудием. Право - это мир закулисных игр, обмана и манипуляций. Истина, рациональность и моральные ценности используются участниками правосудия только инструментально - если они помогают эффективно манипулировать присяжными. Кому точно нет места в этом сериале, утверждает Шлаг, так это Рональду Дворкину.

Постмодернисты, а также очень близкие к ним сторонники «критических правовых исследований» (иногда их даже объединяют под одним названием «постмодернистская критическая юриспруденция»), отрицают возможность истины, объективности и справедливости в морали и праве, возможность основывать право на принципах честности, справедливости, равенства, которые мы все разделяем и которые служат интересам всех. Их представления основаны на идеях морального релятивизма и скептицизма - идеях о том, что нет общечеловеческих ценностей, все ценности относительны.

Опираясь на философскую традицию, идущую еще от античных софистов, а также Ницше, Маркса и Фрейда, они утверждают, что моральные и правовые ценности - это всего лишь выражение (и прикрытие) политических отношений господства, доминирования. Мораль и право существуют для того, чтобы защищать интересы тех, кто господствует в обществе, элит от угнетенных. Мораль и право - это иллюзия, направленная на поддержку статус-кво и блокирование перемен в интересах угнетенных.

Кроме того, в обществе с глубоким социально-экономическим неравенством интересы господствующих и подчиненных очень сильно отличаются. В таком обществе не может быть единой, цельной системы ценностей и основанной на ней единой системы моральных принципов в праве (последнюю пытается найти Дворкин, за что его ожесточенно критикуют постмодернисты и «критические исследователи»).

Из книги Понятия права и силы (опыт методологического анализа) автора Ильин Иван Александрович

Из книги Общее учение о праве и государстве автора Ильин Иван Александрович

Из книги Постмодернизм [Энциклопедия] автора Грицанов Александр Алексеевич

Из книги Основы философии автора Канке Виктор Андреевич

4.5. Постмодернизм Программа постмодернистовНаш обзор современной философии был бы весьма неполным, если мы прошли мимо постмодернизма. Постмодернизм считается многими экстравагантной философией. Но число его сторонников неуклонно возрастает. Крупнейшими

Из книги Ранний буддизм: религия и философия автора Лысенко Виктория Георгиевна

Тема 13. Тантризм и постмодернизм Третья «колесница» буддизма Следующий за махаяной этап развития буддизма в Индии тоже претендует на статус «колесницы» (яна) - особого пути. Его называют по-разному - «ваджраяна», «буддийский тантризм», «эзотерический буддизм»,

Из книги Литературократия автора Берг Михаил Юрьевич

Из книги Постструктурализм. Деконструктивизм. Постмодернизм автора Ильин Илья Петрович

Михаил Эпштейн: постмодернизм как коммунизм Другой концептуальный вариант интерпретации кризиса постмодернистского дискурса предлагает М. Эпштейн, для которого русский постмодернизм представляется синонимом не только советской, но и, по сути дела, всей русской

Из книги Конец стиля автора Парамонов Борис Михайлович

Постструктурализм. Деконструктивизм. Постмодернизм

Из книги Современная литературная теория. Антология автора Кабанова И. В.

Из книги Філософія: Навчальний посібник. автора Кривуля Олександр Михайлович

IV Постмодернизм Юрген Хабермас Юрген Хабермас (Jbrgen Habermas, p. 1929) – социолог и культуролог, с 1956 г. – ассистент Теодора Адорно во Франкфуртском Институте социальных исследований, сейчас профессор социологии в Институте Гёте во Франкфурте. В книге «Структурная

Из книги Философия права автора Алексеев Сергей Сергеевич

Постмодернизм и город Перед тем как я попытаюсь предложить более позитивное заключение, я хочу описать полномасштабное модернистское здание – это занятие совершенно не свойственно той постмодернистской архитектуре, которую представляют Роберт Вентури, Чарльз Мур,

Из книги Философия постмодернизма автора Кутырев Владимир Александрович

6.3. Мораль і право. Право природне й позитивне Усі, хто коли-небудь замислювався над походженням права, його сутністю і межами, неодмінно заглиблювався у проблеми співвідношення моралі й права. Звернемось і ми до взаємин моралі й права, обмежившись тільки питаннями про

Из книги автора

"Право сильного" и "право власти". То обстоятельство, что право может не только "рассчитывать" на власть, на ее поддержку, но и попасть под ее пяту, стать инструментом политической государственной власти, означает, что перед нами - особый феномен, интегрированный в

Из книги автора

Высшее право - революционное право, служащее коммунизму. Если социализм и коммунизм, согласно марксизму, являются не возможной исторической перспективой, не отдаленной мечтой, а социальным проектом, практической задачей сегодняшнего дня, то спрашивается: каковы пути

Из книги автора

Советское право - право "нового, высшего" типа. Новая полоса развития советского общества, утверждение в нем новых коммунистических "идолов" - все это непосредственным образом отразилось на советской юридической системе, вызвало и в ней известную смену координат,

Из книги автора

Эпоха постмодерна и постмодернизм Понятия, как грибы или люди, в большинстве случаев живут семьями. Притом традиционного типа – патриархальными, клановыми. Они могут то сосредоточиваться, вбирая в себя чуть не все ближайшее окружение, то заводить интриги и родство на

Современный этап развития философии права связан с поисками и находками. Эпоха постмодернизма вызвала появление неклассической или даже постклассической философии права. Классическая философия права основана на признании неизменных «естественных» прав человека, субъектоцентризме. В классической философии права центральным понятием является понятие «субъект права». Субъект права - человек определенного возраста, - а исторически, - и пола, который совершает строго определенные действия, попадающие под узкое определение правовых. Субъект права обладает зрелым метафизическим, историко-монологическим разумом гегелевского типа, производными от зрелого разума зрелой волей, рефлексией и т.п.

По мнению Хабермаса "в этико-экзистенциальных дискурсах разум и воля определяют друг друга" (Хабермас Ю. Демократия. Разум. Нравственность. – М.: academia, 1995, с. 23). Субъект права – это человек волящий, с развитой свободой воли, человек со зрелым разумом. Следует отметить, что Хабермас указал на существующее с момента становления гражданского общества запада, "социального государства", происходящее поныне ложное отождествление в частных людях, "которые и образуют публику их ролей собственников и просто людей" (там же, с.139).

Еще одно очень интересное замечание Хабермаса касается связи между становлением гражданского общества и выдвижением на первый план гуманистических мотивов, таких как немеркантильное, высоко нравственное духовное поведение, высоко нравственная личность, самосознание, самоопределение, свобода и достоинство отдельной личности. В философии Модерна они становятся выразителями человеческой сущности как субъекта права. Неявное отождествление человека с самосознающей, самоопределяющейся, свободной личностью - характерная черта философии Модерна, как рационалистской, так и экзистенциальной, персоналистской.

Интересен вывод: так называемая гуманитарная парадигма является следствием осознания сущности частного собственника. Эту зависимость Хабермас впервые прослеживает у Локка в том, что Локк в своих формулах, определяющих сущность человека как бы "на одном дыхании" объединяет свободу человека, неприкосновенность личности и сохранность собственности. Локк вводит понятие неотчуждаемая собственность, включая туда жизнь, свободу воли, совести и владение имуществом.

Хабермас размышляет о незавершенности проекта Модерна, о деформации реализации разума в истории, имея в виду метафизический монологический разум. Деформация реализации разума закономерно должна привести к мысли о неспособности субъекта права решить свои проблемы.

В целом можно сделать вывод, что для классической философии характерны:

1. субстанциональный подход к праву, то есть субстанционализация субъекта права;

2. реификация термина право. Право понимается как вещь, которой можно обладать;

3. субъект права дан сам себе непрямым, опосредованным образом. Формирование субъекта права обусловлено его существованием (в той мере, в какой она актуализирует, дает проявиться сущности);

Новоевропейская метафизика дает аскетичное и минимальное определение индивида, сводя его к "естественно данному" биологическому телу и рациональному мышлению. Все остальное - "свойства", точнее "принадлежности" (properties), которые могут отчуждаться, как, например, рабочая сила, гражданство, семья, любые убеждения. Это и есть субъект права проекта Модерна, социологическая проекция декартовского cogito, равный Богу в свободе выбора, но лишенный каких - либо социальных связей, обстоятельств и прошлого.

По мнению М. Фуко, подобное описание - "изобретение недавнее", определенный исторический конструкт, которое "исчезнет, как исчезает лицо, начертанное на прибрежном песке" (Фуко М. Слова и вещи. СП б., 1994, с. 404).

Таким образом, в классической философии права признается универсальность права, отрицается влияние контекста культуры на правовые отношения, сущность субъекта права связывается с безусловностью когитального субъекта. Научный разум делает субъекта права "объективным", "ценностно-нейтральным", технологичным.

В ХХ веке складывается неклассическая философия права. Ее принято связывать с исканиями Бубера, Левинаса, Хайдеггера, Хабермаса, Харре. В известном смысле, проблематика субъекта, стала полем противоборства модернистских и постмодернистских установок.

Для постмодернистского осмысления права особое значение приобретают:

· Деконструктивистский поворот в философии,

· Идея осмысления Различия как легитимация плюрализма и множественности,

· Идея ктойности как обнаружение действующего человека в речи.

Все искания постмодернизма начинались с критики культурных и политических идеалов современности, модерности, как теперь принято ее называть. В последние 25-30 лет на Западе господствовала их радикальная критика со стороны гуманитариев, понятия "закон", "демократия", "рациональность", "рынок" и стоящие за ними ценности и идеалы ставились под подозрение, "деконструировались".

Дальнейшие мыслительные шаги возможны в двух направлениях. Одно дело - деконструктивистские стратегии, как бы набирающие очки именно посредством критики модерности. Другое - попытки реформировать проект модерности, использовать в полной мере его наследие, а именно: идеи социального равенства и справедливости, индивидуальности, а также солидарности людей. Именно так рассуждает Хабермас: "Модерн не может и не хочет больше заимствовать свой ориентирующий масштаб из определений другой эпохи, он должен создать свою нормативность из себя самого".

Основным принципом Нового времени Хабермас считает субъективность, открытие которого приписывает Гегелю. Принцип субъективности Гегель находит в морали, как реализацию права одного достигать свои цели только при совпадении воли одного с волей других.

Критикуя Модерн, постмодернизм критикует и идею субъекта, и его традиционное стремление действовать в соответствии с принципами, способность рационально действовать. Субъект Модерна конституируется ценой репрессивного различия, исключения "инаковости" и отказа от гетерогенности. Ретроспективно с позиций Модерна человек трактуется как субъект, обладающий правом критики, правом на автономию поступка, а, следовательно, ответственностью (парадокс морального вменения П. Рикера).

Классическая философия права парадоксально лишена самого человека, ограничивается тощей абстракцией частичного субъекта, осуществляющего единственную функцию. Классическая философия права натуралистична. Натурализм проявляется не только в понятиях «естественный» человек и «естественные» права, но и в том, что в учении о праве господствуют классические идеалы рационализма. Они требуют наукоподобного объяснения, каузальности и объективности. Однако новый онтологический смысл таких категорий как человек, сознание, Я определяет иное толкование проблем права. Необходимо также учитывать историчность и условность представлений о науке, о рациональности, о соотношении права и религии. Человек, ставший объектом научного, то есть расчленяющего, дихотомичного исследования в классической философии права рассматривается как универсальный, единый, самотождественный субстрат. Выводимые общие законы правовых отношений пренебрегают различиями повседневности.

В чем состоит принципиальный шаг от традиционного взгляда на рационального субъекта права к постмодернистскому видению права? Главным понятием здесь – в пику традиционной философии права и тождеству метафизики – становится различие.

Гиперболизация расчлененного научного видения человека, разделение вслед за Джеймсом и Мидом самого человека на субъект и объект привела к сомнениям в непрерывности человека прежде, чем строить какие-либо гипотезы. Логика бинарных оппозиций является логикой подчинения и доминирования. Неравновесность одной из оппозиций, одной из сторон взаимодействия подчеркивается и языком (Дитя подчинено Взрослому, Женщина – Мужчине). Классический субъект права – это белый совершеннолетний мужчина. А женщина? А ребенок? Являются ли они субъектами права? История изменения смысла субъекта права зафиксирована в феминистских исканиях, в борьбе за права ребенка.

В неклассической философии права происходит переосмысление смысла права, форм его представления и способов существования. Право трактуется не как вечный атрибут «естественного» человека, а как феномен культуры, кодифицированная система норм социальной жизни, безусловно, разная в различных типах социальности с разными идеальными регулятивами.

По-видимому, не существует никакого абсолютного естественного права, это мнимый объект, на который перенесены свойства непосредственно данного нам восприятия. Право – это процесс категоризации, придание смысла воспринимаемому. По мнению отечественных философов В. Степина, В. Лекторского, А. Зотова, не может возникнуть исчерпывающая теория права. Исследования традиций, парадигм продолжаются. И дело не в том, что на смену атрибутивной модели права приходит реляционная модель. Преодоление христианской идеи линейного прогресса означает отказ от связи права с наличием или отсутствием того или иного исторического этапа. Современный человек мечется между осознанием уникальности Я и ощущением того, что его права ему не принадлежат.

Развитие философии права предполагает исследование феномена правового самосознания человека. Новое толкование последнего в неклассической философии права – это понимание самосознания не как обращения к элементам сознания, но как получение знания об особенностях своей личности, способах ее отношений с другими людьми. В то же время человек может заблуждаться относительно Я в целом. В постклассической философии права субъект права – целостный человек, не трансцендентальный, но эмпирический субъект, телесный индивид, существующий в пространстве-времени, включенный в культуру и отношения с Другими.

Интерпретация Я как продукта коммуникации связывается с использованием коммуникативной парадигмы в современном обществознании. Отсюда возникает и воплощение Я в текстах, и необходимость обращения к постмодернистской философии Арендт, Рикера, Харре.

Х. Арендт обозначила эту проблему как соотношение «ктойности» и «чтойности» действующего человека в речи. Х. Арендт основывается на двух вопросах Бл. Августина: "Кто Я?" и "Что Я?", использует понятия "ктойность" и "чтойность", уже введенные в философию феноменологической традицией (Хайдеггер). Человек помещается в мир, не рождаясь, а через инициирование слов и дел. Natality ("второе рождение") совершается в присутствии других людей, но не по их инициативе, а вырастает из начинания, которое возникло с рождением ребенка, и на которое он отвечает. Уникальность каждого задана способностью к речи и действию. Арендт заявляет, что «никто здесь не был, в этом мире, до того, как ".

Действие и речь связаны постольку, поскольку "изначальный и специфически человеческий акт должен в то же время содержать ответ на вопрос, задаваемый каждому незнакомцу: "Кто ты?" Человек раскрывается, обнаруживается в речи. Причем человек обнаруживается именно как "кто". "Это раскрытие того, кто есть кто - то, имплицитно имеет место и в его словах, и в его делах, однако очевидно, что близость, сродство между речью и обнаружением, откровением гораздо больше, чем между действием и откровением" (там же). "Многие и даже большинство актов осуществляются по модели речи на любом уровне, действие не только бы потеряло свой обнаруживающий характер, но оно как бы потеряло свой субъект. Действие без речи не было бы больше действием, потому что не было бы того, кто действует. Действователь, актор, возможен, только если он одновременно является и говорящим. Действие, которое он начинает, человечески раскрывается словом... Ничто в такой степени не требует речи, как действие".

Речь обнаруживает "ктойность" действующего человека. Традиционная философия рассматривала сущее как "что", то есть в его определенности в качестве той или иной вещи, чтойность, независимо от того, существует она действительно, или нет.

Поиски "чтойности" ведут к овеществлению человека. Обнаружение "ктойности" позволяет человеку ощутить себя целостным. Рассказывая, кто я - я мыслю себя целостным, но рассказываю я для кого? - Для другого, даже если этот другой - тоже Я, только на иной позиции.

Следовательно, речь как обнаружение "ктойности" позволяют Арендт обнаружить целостного человека. Целостного только благодаря другому. "Чем" является человек - это его качества, одаренность, способности, талант - по желанию можно проявлять или скрывать. "Ктойность", по мнению Арендт, скрыть невозможно, она имплицитно присутствует во всем, что говорит и делает человек. "Это может быть сокрыто только в полном молчании и совершенной пассивности". Вещь явлена уму как определенное «что», как «чтойность». "Ктойность" не молчит, она "звучит" в речи. "Ктойностью" нельзя обладать или распорядиться, ее нельзя обнаружить преднамеренно. Постоянный антагонизм позиции и статуса в ролевых теориях человека вытекает именно из дихотомии "чтойность" - "ктойность". Чтойность человека присутствует в его статусе, ктойность человека проявляется в его позиции.

Статус человека всегда ясен ему самому, позиция человека неожиданна не только для окружающих, но, прежде всего для самого человека. Позиция может быть обнаружена только в речи и действии, "когда люди вместе с другими, и ни за, ни против них, то есть в чистой человеческой совместности. Хотя никто не знает, кого он обнаружит, когда раскрывает себя в деле или слове".

Неожиданность вывода Арендт давно подтверждается историей или литературой. Решение принимается спонтанно, человеку кажется, что его кто - то ведет, и зачастую он сам бывает поражен своими словами или действиями. Безусловно, сама Арендт, прежде всего, имела в виду войну, как чрезвычайные обстоятельства, вынуждающие человека обнаруживать "ктойность". Но обращение к феноменологии права и правовых отношений побуждает нас согласиться с выводом Арендт. Права человека, его отношение к собственным правам и правам других людей и его реальное поведение – это взаимодействие, построенное как отношение «чтойности» - «ктойности».

Признание не только онтологии бытия, но и онтологии диалога (М. Бахтин), онтологии понимания, языка (М. Хайдеггер) вносят в философию права понятие диалога не как чего-то внешнего для человека, но относящегося к глубинной структуре «Я». Право понимается как диалог с Другим или с собой. Диалог определяет и понимание свободы, которая мыслится не как господство над кем или чем-либо с помощью разума, знаний, но как установление взаимных отношений. Право предстает как результат коммуникации, не редуцируемого многообразия позиций, интерпретаций, ценностей, типов культуры.

Понимание значимости диалога в правовых отношениях ставит проблему толерантности, уважения чужой позиции. На смену установки недоверия и поисков самодостоверности приходит установка доверия к результатам деятельности Другого.

Развернувшаяся в контексте постмодернизма легитимация плюрализма, множественности, различия предполагает сосуществование автономных дискурсов, среди которых нет привилегированного, способного охватить и описать право целиком.

Если дискурсы Модерна ориентируют исследователя на единство и завершенность, на поиски главного атрибута или единого основания прав человека, то постмодернизм ориентирован на множественность и незавершенность. Модерн гипостазирует единство и тотальность ценой исключения тождества. Ни радикальный монизм, ни плюрализм не представляют собой адекватного разрешения проблемы права.

Необходимо также подчеркнуть, что, хотя возможны разные парадигмы в описании права, нейтральность исследователя исключается. Любые оппозиции, выбранные в качестве оснований для последующего дискурса права, заранее предполагают выбор, т.е. оппозиционную логику.

Видимо, описание права в модернистской традиции должно быть дополнено осмыслением целого спектра философских подходов. И в этом заключается самая важная методологическая установка постмодернизма. Герменевтический, лингвистический и деконструктивистский повороты ввели в контекст философии категории значения, понимания и деконструкции. Право может быть осмыслено именно с помощью анализа этих категорий. Дальнейшее осмысление феномена права может происходить и как синтез различных философских подходов, и как их диалог. Причем, форма осмысления может быть систематической, но может принимать вид экзистенциально-антропологических практик.

Дальнейшее развитие постмодернистских подходов означает не только преодоление тотального господства одной парадигмы, но осмысление уникальных характеристик любого человека как его ктойности, проявляющейся во множестве ипостасей и модальностей. Ктойность человека в сфере права может означать признание многообразия конкретных форм правовых отношений.

(уч.Яковой ИМЮН)

Структурализм как философское направление связан с применением структурных методов в области гуманитарных наук. В последующем структурализм обобщил структурные методы вместе с элементами систематизации, математизации знания, моделирования как метод познания как универсальную методологическую доктрину.

Первоначально структурные методы получили распространение в структурной лингвистике, затем распространились на литературоведение, этнографию, историю, логику.

Основными представителями структурализма были К. Леви-Строс, М. Фуко, Ж. Дерида.

Основой структурного метода было выявление структуры как совокупности отношений, являющихся инвариантными при различных преобразованиях. Такая структура характеризует как бы «скелет» объекта, его основу. Структурные отношения характеризуют не только объектную данность какого-то одного предмета, но и их совокупности, способы операций с ними, позволяющие из одного объекта получать другой.

Выявление этих структурных преобразований, обобщенное в теории структурализма, дает объяснение разных системообразований и понятия системы объектов как таковой. Изучение структур объектов осуществляется под углом зрения способов преобразований структур, применяемых к объектам самой разной природы.

Основными процедурами структурного анализа можно назвать следующие:

1) выделение первичного множества объектов, в которых можно предполагать наличие одинаковой или сходных структур;

2) расчленение объектов на элементарные части (сегменты), в которых типичные, повторяющиеся отношения связывают разнородные пары элементов;

3) раскрытие отношений преобразований между сегментами, их систематизация и построение абстрактной структуры путем синтезирования, математического и логического моделирования;

4) выведение из структуры всех возможных теоретических следствий и проверка их на практике.

Структурализм, став продуктивным методом в гуманитарных науках, в конечном счете провозгласил себя как общую гуманитарную методологию. Это привело к развитию данной философской концепции в направлении изучения структур сознания, психики, структур языка, мышления, структур человеческих действий. Любой процесс или явление объяснялся прежде всего исходя из такой структуралистской методологии. Такому же объяснению подверглись человеческая культура, история, современное общество.

Постструктурализм(постмодернизм) – методология познания права, сложившаяся во второй половине XX веке и составившая теоретическую платформу постмодернистского направления в развитии права, представителями которой являютсяДж. М. Балкин, А. Бозо де Кармон, Г. Гудрич, П. Шлаг и др.

Постмодернистская теория права сформировалась в результате распространения идей философии постструктурализма - постмодернизма в сферу юридической науки. Правовой постмодернизм как направление евро-атлантической правовой мысли стал развиваться в 1970-х годах, в качестве реакции на кризис легитимации существующего права, законодательства.

Исходная позиция постструктуралистской - постмодернистской - теории права – критика модернисткой, либеральной теории права. Постмодернистские правоведы утверждают, что современное западное законодательство является феноменом позднего капитализма. Они указывают на изначальную предвзятость «либерального права», которое, по их мнению, является отражением политической идеологии правящего класса, выражением интересов власть имущих. Позиционируемые как нейтральные принципы и нормы либерального права, по убеждению постмодернистских авторов, на самом деле, направлены на подчинение несостоятельных слоев общества состоятельным, женщин мужчинам, цветных белым, социальных меньшинств социальному большинству. Классическая либеральная юриспруденция рассматривается как форма европоцентрического доминирующего дискурса, подавляющего иные дискурсы и голоса, а ее принципы как ментальные структуры, сформированные общественным договором в пользу сильной стороны этого договора. Постмодернисты утверждают, что не существует никаких фундаментальных принципов права, помимо заданных волей одних субъектов для устранения мнений других субъектов из юридического поля.

Правовая деконструкция– метод работы с нормативным текстом, предполагающий включение в поле внимания интерпретатора всех обстоятельств, формально не связанных с применением права, однако оказывающих реальное воздействие на результат правоприменения - от политического климата до личности судьи. Постмодернизм ставит задачу выявить все факторы, влияющие на интерпретацию юридических текстов. Такой подход радикально отличался от модернистского, который был направлен на выявление единственно правильного значения той или иной нормы, ее сущности. Проблему сущности права юридический постмодернизм замещает проблемой исследования слоев права, способов связи между ними.

Что касается, современного права, то постмодернисты утверждают, что необходима перестройка всего правового порядка. Сложной, фрагментарной, нестабильной реальности нашего времени должно соответствовать плюралистическое, применяемое по-разному множеством различных «интерпретативных сообществ», право. Постмодернисты выдвигают идею ризомного децентрированного права. Право, в их видении, не является иерархической, имеющей единое основание, структурой. Оно представляет собой разветвленную, многомерную сеть – ризому, состоящую из множества случайно и локально развивающихся элементов - язык права, символы права, нормы права, акты правоприменения, законы, правовые ценности. В определенные моменты развития общества те или иные элементы права приобретают для господствующего дискурса особое значение, вследствие чего ученые и политики принимают их за «центр структуры» и убеждают в этом других посредством «теории права».

Постмодернистски ориентированные юристы полагают, что восприятие права в «академическом», свойственном модернизму, значении как чего-то определенного и стабильного есть идеализация права. Постмодернистское понимание правоприменительной деятельности, отталкивающееся от представлений о фрагментарности мира, опирается на такие рабочие понятия, как «творческое правосудие», «перспективистская рациональность», «системная теория истины» и «судопроизводство, гарантирующее учет опыта разных культур». В представлении постмодернистов, современное общество нуждается в обновлении правового мышления. Современная юриспруденция опирается на формально-догматический метод мышления, в рамках которого деятельность юриста сводится к поиску в кодексах и законах подходящих для разрешения дела норм. Право понимается как закрытая система, регламентирующая социальное поведение людей. Однако, с точки зрения постмодернизма, такое представление о праве мифологично, поскольку, во-первых, право является открытой, динамичной, постоянно обновляемой системой; во-вторых, понятия и идеи, которыми оперирует право, постоянно трансформируются, наполняются новым содержанием.

Постмодернисты констатируют, что право есть культурно обусловленная форма ; что не существует культурного единообразия и однородности, напротив, имеет место культурное разнообразие и разнородность .

Постмодернизм выступает против догматичности и абстрактности правовых конструкций, за их приближении к юридической практике и пользователям. Постмодернистское мышление ориентировано, прежде всего, на человека, в этом заключается его гуманистическая суть. Постмодернистская теория права носит ярко выраженный критический характер, практически ориентирована. Ее положения акцентируют внимание, прежде всего, на применении права и практической защите прав маргинализируемых меньшинств и неимущих; привлекают к полилогу иные традиции права и правопонимания. Она оказывает огромное влияние на правосудие и законодательство на Западе.

В отечественной юридической науке идеи постмодернизма не нашли значимого отклика, равно как и его методологические принципы. Это связано, в первую очередь с тем, что критика либерализма для отечественной правовой мысли не является столь актуальной. Вместе с тем, в современной России все более зримыми становятся приметы постмодена – фрагментация, плюрализация, децентрация общества. Такого рода социальные процессы делают проблему востребованности отечественным правоведением постструктуралистских - постмодернистских концепций права актуальной.

Неофрейдизм. В конце 30-х годов возник неофрейдизм, соединивший психоанализ Фрейда с социологическими теориями. Дают ответы на вопросы о человеческом существовании, о том, как человек должен жить и что должен делать. Причиной неврозов у человека они считают тревогу, зарождающуюся еще у ребенка при столкновении с исходно враждебным ему миром и усиливающуюся при недостатке любви и внимания. Позже такой причиной становится невозможность для индивида достичь гармонии с социальной структурой современного общества, которое формирует у человека чувство одиночества, оторванности от окружающих, отчуждение. Именно общество рассматривается как источник всеобщего отчуждения и признается враждебным коренным тенденциям развития личности и трансформации ее жизненных ценностей и идеалов. Через исцеление индивида может и должно произойти исцеление всего общества. Ведущим представителем неофрейдизма был Э. Фромм . Он считал, что в личности нет ничего прирожденного. Все ее психические проявления - это следствие погруженности личности в различные социальные Среды. Однако, в отличии от марксизма, Фромм выводит характер формирования того или иного типа личности не из прямого воздействия социальной Среды, а из двойственности человеческого существования: "экзистенциальной" и "исторической".

Фромм излагает свои представления о путях гуманизации современного общества.

Идеи нефрейдизма, несмотря на свои психологические концепции, имели огромное влияние на общественную жизнь, этику, культуру.

Материалы по теме:

Карта сайта