Дмитрий динзе адвокат биография. Почему спецслужбы могут скрывать фигурантов дел о терроризме "сколько угодно", объясняет адвокат дмитрий динзе. Что делал, после того как уволили

Отец Азимовых сам вышел на меня и попросил представлять его сыновей. Мы с Ольгой решили вступить в дело и еще до майских праздников подали соответствующее ходатайство о вступлении в Следственный комитет в Техническом переулке в Москве.

Я защищаю Аброра, который, по версии следствия, является организатором. Ольга сходила к его брату, которого из Киргизии привезли, ознакомилась с материалами об избрании меры пресечения. Она посмотрела материалы дела по его аресту, подала апелляционную жалобу: мы решили разбить это на две стадии и посмотреть, как пойдет - Следственный комитет, как и ФСБ, обычно начинает голову морочить адвокатам, не пускать их в дело и со своими адвокатами проводить как можно больший объем следственных действий, чтобы закрепить признательные показания. А уж как они были добыты, это уже их не волнует.

26-летнего Аброра Азимова задержали 17 апреля в Одинцовском районе Московской области. По версии следствия, он «осуществил подготовку террориста-смертника Акбаржона Джалилова», взорвавшегося в петербургском метро 3 апреля. Источники газеты «Коммерсант» , что Джалилов позвонил Азимову непосредственно перед взрывом.

«Мое участие есть, но не прямое. Я не осознавал, что я помогаю этому действию», - Азимов во время суда по мере пресечения. Суд отправил его в СИЗО.

Его старшего брата Акрама , который, по версии силовиков, оказывал «пособническую помощь по переправке денежных средств, использованных при подготовке террористического акта, а также по организации канала связи с эмиссарами международных террористических организаций», 20 апреля.

ФСБ распространила видео задержания Акрама Азимова в одном из поселков Новой Москвы, однако есть основания считать его постановочным: врачи больнице в киргизском Оше , что он еще 15 апреля был вывезен из больницы сотрудниками ГКНБ Киргизии. Свою причастность к теракту в суде он отрицал.

Ольга подала апелляционную жалобу. Следователь сначала отвечал на звонки, говорил: да-да-да, все дадим, без проблем. А после майских праздников начал полностью игнорировать Ольгу и вообще не отвечать на ее звонки. Ему уже и факсы отсылали, и MMS с бумагами, и SMS -ки ему писали, то есть он полный игнор включил. Зовут этого следователя [Андрей] Жигулин.

Канцелярии у них как таковой нет в Техническом переулке (в Москве, где располагается ГСУ СК России - МЗ), есть приемная, куда приходят к дежурному следователю или просто к работнику СК. Они просто принимают письма и регистрируют их в журнале: ты оставляешь сотруднику все свои ходатайства, ордера и так далее, потом через некоторое время они поступают следователю.

Это настолько бюрократизированная система вхождения в дело, что просто диву даешься. Они отдельно не принимают ходатайства и какие-то бумаги - установили свои правила, чтобы морочить адвокатам и простым гражданам голову всеми бюрократическими процедурами. Если следователь вообще не отвечает, ты же не можешь войти в «Лефортово» к своему клиенту, потому что «Лефортово» опять же незаконно требует все эти разрешения. А если следователь от тебя бегает и подсовывает своих адвокатов, которые непонятно на каких принципах работают...

По поводу дежурных адвокатов. Есть определенный следственный орган, тот же самый Следственный комитет, который располагается в определенном районе. Они дают заявку в этот район, и адвокат по назначению приходит и в рамках этой заявки вступает в дело. Я ни в одном деле Следственного комитета, который располагается в Техническом, не видел никогда ни одной заявки. Адвокаты у них похоже просто дежурные: я знаю таких адвокатов, которые в центральном управлении по Санкт-Петербургу работают - одни и те же рожи светятся и лезут во все дела.

Я думаю, здесь та же самая ситуация, причем сами адвокаты ведут себя некультурно: они звонят отцу и говорят, что не надо никаких других адвокатов, все нормально, работа идет, вы не волнуйтесь. А то, что его сын вину признает, и ему пожизненное светит, им плевать. Признаться в том, за что можно пожизненное получить - это бред какой-то.

Эти адвокаты бумаги не составляют: в материале об избрании меры пресечения мы увидели, что там вообще ни одного замечания адвоката нет. Ольга позвонила в адвокатскую палату Москвы, там говорят: ну и что, адвокат по назначению, у клиента значит такая позиция по делу, а он ее поддерживает. А клиент-то другой позиции не видит и не слышит - он, грубо говоря, опекается определенным адвокатом и определенным следователем. Вот такая связка идет по многим уголовным делам, особенно резонансным.

У братьев Азимовых разные адвокаты, но все говорят одно и то же: не волнуйтесь, не переживайте, он хочет работать со мной. Они даже деньги не требуют, не просят заключить с ними соглашение - какие-то альтруисты просто.

Мы после праздников подадим жалобу в Басманный районный суд на бездействие следователя, потому что он должен был нам обеспечить процедуру: сходить с нами или вызвать на следственные действия, дать возможность встретиться с клиентом, обсудить с ним, хочет он с нами работать или нет. Чтобы мы могли переговорить с клиентом один на один. Если бы он не выразил желания работать с нами, мы бы вышли из дела и сказали отцу: он отказывается, мы переговорили с ним, у него другая точка зрения. А нам эту возможность не предоставляют, хотя по закону это положено делать. Ну, похоже, на то, что «положено», положено людьми, которые не хотят выполнять требования законодательства.

Елена Токарева

В дуэли между адвокатами, защищающими права террористов на чашечку свежего утреннего кофе, и "зверской системой пыток ФСБ" логично было бы стать секундантом "зверской системы". Как-то так мне подсказывает моя трезвая голова.

Но в стране, которая уже это все проходила во время чеченских кампаний, опять выросло поколение прекраснодушных идиотиков, которые считают, что у "чикатило есть права".Хорошим тоном считается ударить терроризмом по путинизму. И призвать соотечественников защитить права террористов на удобную постель, трогательную беседу со следователем и поездку домой в хорошем поезде после совершенного теракта, пока еще не остыли трупы детей и женщин.

Это началось еще в эпоху чеченской войны. Толпы молодых и пожилых журналисток с горящими глазами и мокрыми трусами атаковали фронтовые территории и выискивали случаи притеснения чеченских боевиков, попавших в лапы ФСБ. Многочисленные статьи правозащитного характера про то, как издеваются над бедными боевиками мохнатые палачи в застенках ФСБ выходили не только из-под пера Ани Политковской, но и из-под других легких и прославленных перьев. Это был такой тренд. Защитники инсургентов получали зарубежные гранты, журналистские премии, международную славу и в конце концов пулю от своих чеченских друзей или позорный плен, какой выпал, например, на долю особо рьяной защитницы и подруги Басаева НТВ-шницы Елены Масюк.

Когда Масюк попала в плен и, говорят, подвергалась там насилию и издевательствам, все ее поклонники и зрители задавали вопрос (впрочем, вопрос, адресованный в никуда, потому что ответить на него было некому): отчего же сердечный друг Масюк Басаев не спасет ее от этого ужаса.

Я предоставляю вам самим пофантазировать на эту тему и назвать причины. В тот период, когда Масюк выкупали из плена, из потных объятий ее сердечных друзей, я встретила на строительном рынке Мишу Леонтьева, тогда еще никакого не пресс-секретаря Сечина, а просто известного журналиста, и мы обменялись мнениями на эту тему. Миша лаконично сказал: "Раньше я думал, что Масюк просто сволочь, а теперь понял: она - дура".

С тех пор убили Аню Политковскую, основную защитницу чеченского народа. Убили еще много кого...Некоторые защитники инсургенов почему-то перековались. А некоторые, наоборот, продолжают свою бессмысленную болтовню.

Годы прошли. Но число желающих защитить права тех, чьи права, по определению, защищать не следует, никак не уменьшается.

Понятно, что это все борцы за европейские ценности, в том числе, за свободу заниматься терроризмом, убивать невинных пассажиров метро, насиловать детей в бассейнах захваченных европейских городов...в общем, мазохисты.

Уж мы их повидали на своем веку. Некоторые из них даже получают нобелевские премии по литературе за сугубо мазохистические книжки о том, как хорошо быть изнасилованной и униженной негром белой женщиной-лесбиянкой. Таков нобелевский лауреат Кутзее, который получил свое за роман "Бесчестие". Девиз произведения: "белые заслужили, суки! будем страдать."

Уже постарели изнасилованные инсургентами журналистки...уже обветшали могилки борцов за свободу, уже насытились свободолюбивыми муслимами европейцы, а в России все еще пробиваются сквозь здравый смысл новые "борцы за справедливость", новые журналистики, которые несут нам новые расследования преступлений ФСБ.

Адвокаты подозреваемых: Дмитрий и Ольга Динзе

Один из этих новых героев, очень молодой журналист Илья Рождественский, который поработал в РБК, но ушел, потому что нехорошие начальники не опубликовали его чудесное расследование о тайной тюрьме ФСБ, в которой пытают чудесных борцов за свободу, взорвавших в апреле нынешнего года питерское метро.

Ну, как нынче получить журналистскую славу и какой-нибудь грантик никому не известному пареньку?

Илья Рождественский

Ну, конечно! Подпеть адвокатам подозреваемых.Рассказать, какое плохое освещение в подвале ФСБ-ной тюрьмы.

"В Москве или Московской области, возможно, действует тайная тюрьма, в которой содержат и пытают подозреваемых в терроризме, в том числе иностранцев, до официального задержания и предъявления обвинений.

О существовании такого объекта сообщают, со слов своих подзащитных, адвокаты Дмитрий и Ольга Динзе, представляющие интересы братьев Акрама и Аброра Азимовых, обвиняемых по делу о теракте в метрополитене Санкт-Петербурга в апреле 2017 года. Они обратились с заявлением в Генеральную прокуратуру с просьбой проверить информацию о “секретной тюрьме” Федеральной службы безопасности России".

"3-го апреля в вагоне метро Петербурга произошел взрыв, погибли 14 человек, около 50 были ранены. Всего по делу об этом теракте задержаны не менее 10 человек. Следствие считает, что сам взрыв был совершен террористом-смертником Акбаржоном Джалиловым, 22-летним уроженцем Киргизии с российским гражданством. А организатором нападения и наставником Джалилова, по данным российских спецслужб, является 27-летний Аброр Азимов, также родившийся в Киргизии. Он был задержан якобы 17 апреля и сперва признал вину, но на следующий день отказался от показаний. “Против ареста я не возражаю. То, что я причастен к взрыву, - я этого не говорил. Мое участие есть, но не прямое”, - заявил Аброр Азимов в Басманном суде Москвы 18 апреля 2017 года".

Что и говорить! Чудесный человек! Конечно, в первую очередь, нам всем надо защитить его права. Надо вообще защищать права людоедов, террористов, всяких чикатил, маньяков, воров и убийц!

"Обстоятельства, при которых были задержаны братья Азимовы, и все их показания требуют как минимум тщательной проверки - убеждены адвокаты Дмитрий и Ольга Динзе. 24 июля стало известно, что Аброр Азимов подал жалобу в Главное военное следственное управление на пытки в период с 4 по 17 апреля в “секретной тюрьме” ФСБ. По его словам, она находится к юго-западу от Москвы. Аброр Азимов говорит, что его схватили 4 апреля в Подмосковье, надели мешок на голову и отвезли в неизвестный подвал, где рядом располагались камеры. Его избивали и пытали электротоком две недели, требуя признаний, угрожали, заставляли “учить показания и роль преступника” и лишь потом, 17 апреля, постановочно задержали официально, с видеосъемкой, у железной дороги в Одинцовском районе Московской области, причем при этом силой заставили оставить свои отпечатки пальцев на якобы найденном при нем пистолете Макарова".

Что и говорить: грязно работают ФСБ-ники! А мог бы этот борец за денежные знаки и сам прийти и во всем сознаться. А мог бы вообще не ввязываться в международный терроризм, да еще получив по ускоренной процедуре российское гражданство. Тогда не было бы и проблемы. А что ты хотел, "борец за свободу"? Чтобы тебя в пятизвездочном отеле обслужили бы проститутки?

"Адвокаты говорят, что на этом “объекте” также содержался Акрам Азимов, которого 15 апреля этого года схватили в больнице на родине офицеры киргизских спецслужб. А ФСБ России заявила о задержании Акрама 19 апреля. Четыре дня между этими датами он также, по его словам, подвергался пыткам в “секретной тюрьме” ФСБ. Как рассказывает адвокат Ольга Динзе, Акрама Азимова привезли на “объект” в наручниках прямо из московского аэропорта Домодедово. За четыре дня, проведенных в камере, ему дали лишь пол-литра воды и одну тарелку с картошкой. Акрам перенес такие же пытки, как и его младший брат. В ходе допросов он слышал за стеной крики других людей, в том числе и брата Аброра. Последующее официальное задержание Акрама, как он сам утверждает, проходило по примерно схожему сценарию: его высадили из машины и велели ждать “процесса”. В сумке Акрама Азимова оперативники нашли боевую гранату с отпечатками, которую его ранее угрозами заставили подержать в руке".

А вот и наш новый герой. Илья Рождественский. Служил заместителем редактора отдела "Политика и общество" в РБК

Работал внештатным корреспондентом в компании «Meduza»

Работал ведущим в компании «Эхо Москвы»

Учился в Аспирантура в МГУ.

Как говорится, вполне органичная для "человека из пробирки" биография.

А вот и признание с потугой на героизм:

"Этот текст не вышел в РБК. Как оказалось, все варианты материала, а их было шесть штук объемом от 12 до 20 с небольшим тысяч знаков, - это «не формат» и «попытка оправдать подозреваемых в терроризме». «Мы верим в то, что подозреваемых в терроризме нужно было на мерседесе привезти в белую камеру и поить курвуазье? Или что?» - гласил комментарий редактора к одному из абзацев. Единственным возможным вариантом публикации в РБК по этой теме была признана новостная заметка объемом около 6 тысяч знаков.

В этой связи до 4 августа я в отпуске, а 4 числа - мой последний рабочий день в РБК. И с этого момента я открыт для любых предложений о работе.

P.S. Огромное спасибо Republic. Несколько дней сдачи напомнили, как вообще должна проходить подобная работа и какие вопросы надо задавать к тексту.

Ну, и сам материальчик. Прэлэстное начало! Лирическое.

"Вечером 4 апреля Аброр Азимов, которого ФСБ считает одним из организаторов теракта в Санкт-Петербурге, вышел из метро на юго-западной окраине Москвы и сел в машину, найденную с помощью сервиса BlaBlaCar. Азимов планировал уехать на Украину, а оттуда в Турцию или в Сирию, но примерно через час, около 23:00, автомобиль остановили на трассе сотрудники полиции и сказали ехать в отделение Наро-Фоминска – этот город был совсем рядом".

До ОВД фигурант дела о теракте не добрался: по дороге его высадили, обыскали, заковали в наручники, надели на голову черный мешок, пересадили в другую машину и примерно 40 минут везли в неизвестном направлении. Затем его снова вывели из автомобиля и на этот раз спустили в подвал. Мешок с головы сняли только через неделю, и тогда Азимов понял, что находится в настоящей камере.

В течение почти двух недель неизвестные держали его в «секретной тюрьме» и пытали, добиваясь показаний. В жалобе, поданной Азимовым в Главное военное следственное управление (ГВСУ) СКР, он приводит жуткие подробности своего заточения и утверждает, что был в руках оперативников ФСБ. Никаких других подтверждений этому нет, но нам удалось найти в общей сложности истории шести заключенных, пять из которых в разное время рассказывали о похищениях и пытках, происходивших до официального задержания. Они направляли жалобы в Европейский суд по правам человека или в российские правоохранительные органы, и содержащиеся в этих документах описания камер, подробности жестокого обращения и применявшихся для пыток предметов, а также детали похищения позволяют утверждать, что речь идет об одном объекте – том же самом, куда Азимова привезли в ночь на 5 апреля.

Напомним, несчастные пленники тайной тюрьмы ФСБ устроили теракт в петербургском метро, унесший жизни 16 человек (еще более ста пострадали), произошел в понедельник 3 апреля, в разгар рабочего дня. Смертник Акбаржон Джалилов оставил взрывное устройство на станции «Площадь Восстания», после чего подорвал себя в вагоне с пассажирами; перед терактом он звонил Аброру Азимову, своему предполагаемому наставнику. По версии следствия, в организации теракта участвовал также старший брат Азимова Акрам – он, как утверждается, получал деньги от некоей «международной террористической организации». Реакция правоохранительных органов на теракт была стремительной: уже 7 апреля в Петербурге и Москве были задержаны восемь подозреваемых – в основном, знакомых смертника. Но история братьев Азимовых разворачивалась отдельно.

Ну, что сказать? ФСБ-никам за эти теракты погоны пообрывали. Да и нам, рядовым смертным как-то очень горько от того, что какие-то маловразумительные твари приперлись на нашу землю, получили здесь гражданство и ну, гадить, убивать, взрывать.

А какая-то маловразумительная журналистская единица заделалась защищать права этих тварей. Да, гори ты огнем, Илья Рождественский, вместе с этими Дмитрием и Ольгрй Динзе, супругами-адвокатами...дьявола.

Марьяна Торочешникова: Правозащитники заявляют о возвращении в Россию карательной психиатрии. "Как минимум десять лет психиатрия испытывает давление со стороны государства, пытающегося использовать науку для облегчения преследования политических оппонентов", – отмечено в докладе Международной правозащитной группы "Агора" . Можно ли положить конец подобному явлению и каким образом?

В студии Радио Свобода – адвокат . На видеосвязи из Забайкалья – юрист Роман Сукачев . Позже к нам подключится правовой аналитик Международной правозащитной группы "Агора" .

Полная видеоверсия программы

Правозащитники заявляют о возвращении в Россию карательной психиатрии

Ежегодно российские суды выносят тысячи решений о применении к обвиняемым принудительных мер медицинского характера. И если пять лет назад было вынесено 5832 таких решения, то в 2016 году – уже 8752 подсудимых были объявлены невменяемыми и отправлены на принудительное лечение.

14 июня 2017 года после почти полутора лет принудительного лечения вышел из психиатрической больницы гражданский активист Алексей Морошкин. Корреспондент Радио Свобода в Челябинске Александр Валиев напомнит нам об этой истории.

Александр Валиев: Челябинца Алексея Морошкина буквально на днях отпустили из психиатрической больницы, где по решению суда продержали полтора года. Принудительная госпитализация произошла после его выступления в интернете в поддержку Украины, создания онлайн-проекта "Церковь Челябинского метеорита" и призывов к созданию Уральской республики.

Алексей Морошкин: Хоть раньше на учете у психиатра я не состоял, по результатам пятиминутной психиатрической экспертизы мне поставили диагноз "параноидальная шизофрения" и признали невменяемым.

Александр Валиев: Сейчас правоохранители расследуют еще одно дело в отношении Морошкина: его обвиняют в том, что в сентябре 2015-го он раскрасил некий бюст в цвета украинского флага. Но на фоне того, что с ним уже приключилось, возможное наказание его почти не пугает.

В психиатрической лечебнице тебя низводят до состояния безвольного "овоща", лишенного человеческого достоинства

Алексей Морошкин: Постоянное нахождение запертым в одной палате, окружение целиком из психически больных людей, таблетки и уколы, от которых испытываешь внутренний дискомфорт, порой сравнимый с пыткой, – все это мне пришлось испытать за полтора года лечения. В колонии ты хоть и осужденный, но человек. А в психиатрической лечебнице тебя низводят до состояния безвольного "овоща", лишенного человеческого достоинства. Врачи неоднократно говорили мне о том, что испытывают давление прокуратуры и судов, что мое дело не относится к категории легких, что такова политическая обстановка в стране...

Александр Валиев: Адвокат Алексея Морошкина Андрей Лепехин в течение полутора лет пытался вызволить своего подзащитного из психиатрической больницы, но безуспешно. Врачи настаивали на том, что Алексей опасен для окружающих, и суд с ними соглашался.

Андрей Лепехин: Мы пытались сделать все, чтобы его было невыгодно держать в больнице, и добились того, что были привлечены к дисциплинарной ответственности главврач и два его зама. Таким образом, мы, я думаю, все-таки поспособствовали освобождению Алексея.

Александр Валиев: Юридическую и человеческую поддержку Алексею оказывает правозащитница Татьяна Щур .

Татьяна Щур: Это, конечно, пример так называемой политической психиатрии. Я бы не назвала ее карательной, потому что все-таки это очень жесткое слово. У меня сложилось впечатление, что человека просто преследуют за его иные, по сравнению с официальными, взгляды.

Александр Валиев: 1 июня Советский районный суд Челябинска вынес решение о прекращении принудительного лечения Алексея Морошкина. На сей раз представитель больницы заявил, что он не представляет опасности для себя и окружающих, а прокуратура не стала обжаловать это решение. Тем не менее, адвокат Морошкина считает маловероятным возможность получения через суд компенсации за незаконную госпитализацию и принудительное лечение его подзащитного.

Ежегодно российские суды выносят тысячи решений о применении к обвиняемым принудительных мер медицинского характера

Марьяна Торочешникова: Роман Сукачев сейчас представляет интересы активиста из Читы Николая Лиханова, который подал в суд на местную психиатрическую больницу, куда его принудительно поместили по заявлениям сотрудников администрации губернатора. Краевой суд уже признал незаконность такой госпитализации.

Как сейчас развивается история, удалось ли чего-то добиться?

Роман Сукачев: У нас очень сложная ситуация с тарифами ЖКХ, и Лиханов инициировал проверки незаконности увеличения тарифов. В свое время, когда они с братом занимались спортом, у их боксерского клуба забрали помещение, передали его сотрудникам ОМОНа, и их коллектив фактически распался. Он многие годы отстаивал ту позицию, что передача недвижимости была незаконна, и сейчас, когда всплыло, что тарифы у нас действительно были подняты в нарушение закона… То есть он занимался резонансными проблемами, постоянно ходил в администрацию губернатора, а последнее время требовал, чтобы ему дали встретиться непосредственно с губернатором, потому что ее помощники вообще никак не реагировали на его жалобы. Они считали его немножко странным.

И вот на фоне этого терпение работников нашей администрации, видимо, кончилось, и они написали на него сразу десять заявлений, по результатам рассмотрения которых суд и поместил его на принудительно лечение. Краевая прокуратура не поддержала это, и за него вступилась Марина Саватьева, тоже наш общественник, и суд второй инстанции его освободил. Он там просидел два месяца.

Марьяна Торочешникова: То есть в отношении вашего доверителя не возбуждали уголовное дело.

Роман Сукачев: Нет, ничего не возбуждали, а сразу определили его на принудительное лечение. Закон, в принципе, предусматривает такое.

Марьяна Торочешникова: Итак, если в России, где права человека подвергаются серьезной угрозе, человеку, в отношении которого возбудили уголовное дело или который не очень нравится чиновникам, назначают проведение психиатрической экспертизы, то в этой ситуации он абсолютно не защищен, и если врачи решат, что он сумасшедший, то дальше его слушать уже никто не будет?

Просто так человека невозможно доставить в психиатрическую лечебницу, для этого должны сложиться определенные условия

Ну, просто так человека невозможно взять и доставить в психиатрическую лечебницу, для этого должны сложиться определенные условия. Первое, самое распространенное условие – это совершение преступления, в данном случае все равно, какой направленности – экстремистское, насильственное, экономическое или иное. Второе условие: ты попадаешь в отдел полиции, и сотрудники полиции считают, что ты ведешь себя неадекватно, тебе вызывают скорую психиатрическую помощь, приезжают врачи, скручивают тебя и увозят в больницу, где тебе проводят быстрое освидетельствование и решают, нужна тебе госпитализация или нет. По результатам определенного исследования врачи выносят решение. Потом состоится суд, и ты либо окажешься в психиатрической больнице, либо нет.

Марьяна Торочешникова: А когда проводят освидетельствование, там присутствуют какие-то независимые свидетели? Человек может добиться того, чтобы это освидетельствование проводилось в присутствии его адвоката или родственников?

Если мы говорим просто о госпитализации, то это, соответственно, психиатрическое освидетельствование. Если мы говорим об уголовном деле, то для начала это судебно-психиатрическая экспертиза, она может быть и комплексной, где участвует еще психолог, и там принимается решение, вменяемый человек или невменяемый. В последнем случае применяются принудительные меры медицинского характера, и тогда после освидетельствования человек может подлежать какому-либо психиатрическому лечению при определенных параметрах. Он должен быть общественно-опасным – грубо говоря, может нанести вред окружающим или самому себе. Еще многое зависит от тяжести заболевания.

Марьяна Торочешникова: Правильно ли я понимаю, что если вдруг попались недобросовестные или недостаточно образованные психиатры, которые давали заключение, то в психушке на принудительном лечении может оказаться вообще любой человек?

Что такое недобросовестность? Лицо не обладает определенными знаниями – ну, учился на "тройки" и "двойки", а здесь я вдруг психиатр и могу расставлять диагнозы. Вторая ситуация – человек просто не повышает квалификацию, утерял ее. Третья ситуация относится уже не к недобросовестности, а к должностному преступлению, потому что лицо находится в определенной должности – врача-психиатра, который принимает то или иное решение. Если психиатр или комиссия психиатров совместно с психологом просто заблуждаются, то это недобросовестность, а в другом случае это достаточно тяжелое преступление. Ведь в отношении лица применяются определенные меры, и он, во-первых, лишается свободы принудительно, а во-вторых, ему назначается лечение, и определенные психиатрические препараты гробят его здоровье: сказываются на печени, сердце, желудке.

Однажды я даже разговаривал с врачом-психиатром о том, чтобы лечение было переназначено таким образом, чтобы мой клиент, когда он выйдет из психиатрической больницы, просто-напросто не остался инвалидом. У него болит печень, сердце, голова, а они не переназначают препараты.

Если психиатры просто заблуждаются, то это недобросовестность, а в другом случае это достаточно тяжелое преступление

Группа людей, которых госпитализируют в те или иные психиатрические больницы, очень уязвима. Туда может проникнуть лишь достаточно ограниченный круг лиц – это, как правило, адвокат, а родственники туда приходят только в определенное время, и к их приходу больного приводят в нормальное состояние, чтобы он мог общаться, не падал, не закатывал глаза, не причинял ущерба себе или родственникам.

Марьяна Торочешникова: Роман, а в вашем регионе часто применяют такие методы борьбы с несогласными, как помещение их в психиатрические клиники? Можно ли говорить о том, что в России сейчас реанимируется карательная психиатрия?

Роман Сукачев: За свою десятилетнюю практику я ни разу я не мог сказать, что к нашим правозащитникам или другим людям необоснованно применяют карательную психиатрию. А вот с делом Лиханова… И сейчас вот еще Валера Немиров, другой мой знакомый, нормальный, адекватный человек, который тоже любит отстаивать свою позицию, также помещен в психиатрический диспансер, и такое мнение у меня уже складывается. Ведь даже с Николаем все очевидно: суд признал незаконность, поспешили, и тут приходит представитель в суде и говорит, что все нормально, в иске отказать, потому что он больной. Ну, и что, что мы его плохо кормили, и он там потом заболел? Это распорядок дня такой. А то, что человек был фактически незаконно туда помещен, незаконно подвергался всем этим процедурам, его ни разу не выводили на улицу – не положено, телевизор давали смотреть раз в сутки, – все это нормально. Что мешает извиниться? Нет… Так что есть такая опасная тенденция.

Марьяна Торочешникова: Роман, а что сейчас в суде по этому иску? Насколько я понимаю, в иске еще не отказали, дело рассматривается?

Роман Сукачев: У нас назначено судебное заседание, и я считаю, что оснований для отказа нет, потому что суд второй инстанции четко указал: нарушения есть, вы поспешили. Те нормы, которые предусмотрены, суд первой инстанции не принял, и человека незаконно поместили в психиатрический диспансер. И на основании этого я думаю, что у нашего иска есть хорошая перспектива, тем более, что суд привлек прокуратуру в качестве третьего лица и сотрудников полиции, потому что начальник отдела дознания тоже писал заявление, по которому просил освидетельствовать Лиханова, и потом приехали "маски шоу".

Там ведь не просто пришел сотрудник полиции, а туда выезжала группа реагирования с автоматами, как будто это опасный преступник, террорист, и его увезли в больницу. И в больнице ему не дали ни врача, ни адвоката, он говорит: "Я чувствовал, что меня уже признали виновным. Я им что-то говорю, а они отвечают: а, это твоя защитная позиция, значит, ты болен".

Списать дело на принудительные меры медицинского характера равнозначно вынесению обвинительного приговора

Марьяна Торочешникова: Дамир, я хочу привести еще одну цитату из вашего доклада: "Списать дело на принудительные меры медицинского характера равнозначно вынесению обвинительного приговора, и это не является минусом в послужном списке ни следователя, ни судьи. При этом не требуется особых усилий по доказыванию обстоятельств дела и поддержанию обвинения. По сути, назначение психиатрической экспертизы при таких обстоятельствах – это удобный способ делегировать решение вопроса о виновности психиатрам. И в политически мотивированных уголовных делах нельзя исключить намерение властей представить критиков государства, церкви и их отдельных представителей сумасшедшими". То есть следствие при недостатке доказательств считает, что проще объявить человека сумасшедшим, и пусть уже суд отправляет его на лечение? И вину доказывать не нужно.

Я бы сказал, что если есть какая-то возможность признать человека невменяемым, применить к нему меры медицинского характера, то эту возможность стараются использовать. Если у человека в анамнезе есть какое-то психическое расстройство, если он состоит на учете у психиатра, то эти факторы чрезвычайно повышают вероятность того, что, если человек привлекается по политически мотивированному делу, его признают невменяемым. Ведь в этом случае, как правило, нет необходимости вдаваться в обстоятельства дела, в доказывание вины, достаточно заключения психолого-психиатрической экспертизы, которое покажет, что у человека есть какое-то психическое расстройство.

Марьяна Торочешникова: А если человек признан невменяемым, и его отправили на принудительное лечение, то совершенно неясно, сколько времени он там проведет? Или есть какие-то ограничения по срокам?

Да, есть ограничения. Но тут есть второй важный момент: после того, как в отношении человека будет проведена экспертиза, он будет признан невменяемым и пройдет какое-то лечение, суд не отпускает его из психиатрической больницы, они просто переводят его из стационара на амбулаторный режим. И при этом режиме он тоже должен ходить отмечаться к врачу в психоневрологический диспансер. Там есть дневное отделение, и есть просто закрепленный за тобой врач, к которому ты приходишь, и тебе делают какие-то уколы.

После того, как в отношении тебя состоялось решение суда о принудительных мерах медицинского характера и помещении в психиатрический стационар общего или усиленного наблюдения, ты должен официально отсидеть три года на общем наблюдении. У них по внутренним инструкциям установлен такой общий срок.

Марьяна Торочешникова: Вне зависимости от того, как себя чувствует человек?

Психиатрическая больница не может отпустить человека просто по собственному решению

Да, вне зависимости от этого, три года – это эталон содержания человека в изоляции, наблюдения за ним. И за эти три года человек не должен совершить ничего плохого – например, хамства в отношении медицинского работника, он не должен оказываться от пищи, должен принимать все процедуры, все лекарства, выполнять все требования, не должен "качать права". Не дай бог, человек не выполняет хоть какой-то из пунктов – все, это "звоночек", что он может дальше продолжать содержаться на принудительных мерах медицинского характера.

Марьяна Торочешникова: И все это – при том, что человек может быть абсолютно здоров.

У меня было уголовное дело по убийству, когда человека признали больным шизофренией, и в отношении него были применены принудительные меры медицинского характера. Его поместили на усиленное наблюдение в больницу в Санкт-Петербурге, на Арсенальной набережной, где он в течение какого-то времени находился. Когда он туда поступил, собрался совет из врачей, его освидетельствовали и установили, что у него нет никакого психиатрического заболевания! И он просто там находился в течение трех или пяти лет, не принимал никаких лекарств, а просто занимался программированием, ходил гулять...

Марьяна Торочешникова: А как это возможно?

Психиатрическая больница не может его отпустить просто по собственному решению. По инструкциям каждые полгода либо каждый год они должны его переосвидетельствовать. Они его переосвидетельствовали, у него нет заболевания, и они идут в суд. Но суд, как и по другим делам, например, по УДО, говорит: "Нет, не верю, он должен там содержаться". Они каждый год делали освидетельствование, и мы каждый год ходили в суд. И в итоге, когда уже было, наверное, пятое освидетельствование, когда пригласили других врачей, а мы еще сделали независимое, тогда они согласились. У суда тоже есть установка – сразу не отпускать.

Марьяна Торочешникова: Дамир, в своем докладе вы пишите: "Серьезной проблемой (и сами психиатры это признают) является то, что без четких правовых критериев определения срока принудительного лечения в стационаре даже при внутреннем убеждении, что пациент в нем больше не нуждается, его, как правило, удерживают там не менее половины срока, который он получил бы в виде лишения свободы". Что должно произойти, чтобы эта ситуация изменилась?

С одной стороны, принудительные меры – это не наказание, а лечение, а с другой, они рассматриваются государством как способ покарать преступника

Это проявление системного дефекта во всей сфере психиатрической помощи и принудительных мер медицинского характера. С одной стороны, принудительные меры – это не наказание, формально это оказание медицинской помощи. При этом и суды, и обыватели, и все правоохранители считают: как же так, он совершил преступление, а мы его отпускаем? Он должен понести какое-то наказание, несмотря на то, что эксперты-психиатры сказали, что он не отвечает за свои действия и поступки.

Государственная шизофрения проявляется как раз в этом: с одной стороны, принудительные меры – это не наказание, а лечение, а с другой стороны, они рассматриваются государством как способ покарать преступника. Помочь здесь могло бы разрешение на допуск негосударственных экспертных учреждений к проведению психиатрической экспертизы и освидетельствования, возможность для пациентов привлекать собственных врачей и обязанность судебных органов рассматривать такого рода заключения, то есть, собственно, восстановление состязательности в этом вопросе.

Марьяна Торочешникова: А сейчас это не разрешено?

Это практически невозможно. Судебная психиатрическая экспертиза – это единственный в стране вид экспертизы, который четко вертикально интегрирован, и там есть высший орган – Центр имени Сербского . Формально, по закону, никакие доказательства не имеют предустановленной силы, и с этой точки зрения все экспертные учреждения должны быть равны между собой. Но при этом практически невозможно, чтобы некое психиатрическое учреждение не согласилось бы с заключением, которое дают эксперты Центра имени Сербского. То есть для суда заключение, которое дали в Центре Сербского, – это абсолютное доказательство, его практически невозможно оспорить. Это неправильно, и эта система должна быть сломана.

Марьяна Торочешникова: А как ее сломать?

Элементарно! Например, между московской и санкт-петербургской психиатрической школой идет давняя вражда, конкуренция. Психиатры из Санкт-Петербурга не всегда одобряют, хоть и учатся в Сербского, те методы, которыми пользуются там в плане постановки диагноза, назначения лечения и многих других вещей.

В отношении одного моего подзащитного Санкт-Петербургская психолого-психиатрическая экспертиза сказала, что до совершения преступления он был вменяем, на момент совершения преступления – невменяем, а после – опять вменяем (у него было помрачение сознания на фоне употребления психоактивных веществ). Следователю это не понравилось, потому что тогда надо полностью прекращать дело, нет состава. Следователь назначает комплексную комиссионную психиатрическую экспертизу, направляет это все в Сербского. Центр Сербского говорит: он все-таки страдает определенным психическим заболеванием. При внимательном изучении этой комиссионной психиатрической экспертизы я выявил очень много огрехов: неправильные методы, какой-то скомканный вывод о том, что он все-таки невменяемый...

Между московской и санкт-петербургской психиатрической школой идет давняя вражда

В итоге дело ушло в суд, я убедил судью, что необходимо назначать еще одну экспертизу, судья пошла навстречу, его направили опять же к нашим санкт-петербургским врачам, и они подтвердили первоначальное заключение. Суд даже не прекратил дело, а они его оправдали по убийству, но, в то же время, суд подстраховался, что если даже отменят оправдательный приговор, то дело будет прекращено уже без условия того, что он будет осужден, должен будет содержаться на принудительном лечении либо просто поехать в тюрьму. То есть при всех обстоятельствах определенная выгода у него есть.

Марьяна Торочешникова: Дамир сказал, что в России выстроена абсолютная вертикаль в системе психиатрии, и на вершине этой вертикали стоит Институт имени Сербского. Против такого положения дел была направлена акция одного из ваших подзащитных, Петра Павленского , под названием "Отделение", когда он забрался на забор Института и начал отрезать себе ухо, заявляя о том, что он живой человек, а все, что происходит там, сзади, – это от человека отделяют его сущность. В итоге самого Павленского однажды тоже освидетельствовали в Институте Сербского. Как вы думаете, такого рода акционизм, помимо того, что обращает внимание на проблему, связанную с психиатрией в России, каким-то образом действует на систему?

Эта акция Павленского – показательная. Он же был задержан, его поместили в Сербского и не знали, что с ним делать. Пришел врач, начал задавать вопросы типа: "Вы, наверное, хотели себя убить? У вас был нож, вы были весь в крови, начали себя резать..." Павленский сказал: "Ничего такого не было. Я провел акцию, я художник. Я против этой вашей карательной психиатрии, против того, что вы держите здоровых людей и лечите их непонятно от чего. Это мой политический протест, политическая акция". Врач с ним поговорил максимум минут десять и ушел, а потом его отпустили. Вообще ничего не было: ни административной ответственности, ни уголовной, никто не захотел поместить его в психиатрический стационар. Ведь за Павленским все наблюдают, а им этого не хочется, они лучше будут печатать свои заключения в тиши кабинетов.

Марьяна Торочешникова: То есть в тот раз ему удалось сломать систему, но однажды он все-таки попал на освидетельствование в Институт Сербского.

Акция Петра Павленского "Отделение"

А там от нас уже ничего не зависело, уже включилась процедура принудительного помещения на психолого-психиатрическую экспертизу. Здесь надо было пройти через суд, убедить суд, что его надо освидетельствовать. Они подумали, что им это не надо, потому что к нему и так было приковано столько внимания. Они просто посчитали, что есть определенные репутационные риски и, скорее всего, потянутся какие-то независимые психиатры, "и зачем нам это надо, а как мы будем с ними потом вести научные дискуссии, а вдруг мы проиграем суд?".

Марьяна Торочешникова: В докладе, над которым работал Дамир Гайнутдинов, приведены также данные о том, что число ежегодно назначаемых экспертиз очень сильно различается по регионам. Например, по данным Центра Сербского, в 2014 году в среднем по России из лиц, подвергнутых судебно-психиатрической экспертизе, в итоге было признано невменяемыми 6,6%, но при этом во Владимирской области – 16%, в Свердловской – 16,6, в Дагестане – 22,6. Дамир полагает, что такой значительный разброс может свидетельствовать о разных подходах и разных уровнях взаимодействия следствия и суда, с одной стороны, и психиатра – с другой. А насколько вообще крепка в России эта связка – "следствие и психиатры"?

Для суда заключение Центра Сербского – это абсолютное доказательство, его практически невозможно оспорить

Я полагаю, что ситуация примерно такая же, как со связкой "следствие, суд и дружественные эксперты", с которыми постоянно сотрудничают, и от которых известно, чего ожидать. Как правило, в каждом регионе одно такое учреждение, поскольку психиатрическую экспертизу делают только в госучреждениях, там не так уж много вариантов, и из года в год одни и те же сотрудники взаимодействуют между собой, и конечно, появляются какие-то связи. А с другой стороны, очевидно, что эта практика складывается в пределах региона, просто они привыкли так трактовать те или иные вопросы. Не думаю, что уровень психического здоровья граждан так сильно различается по стране.

Марьяна Торочешникова: Я посмотрела статистику Судебного департамента при Верховном суде РФ, и меня очень заинтересовали такие цифры. В статистике о применении принудительных мер к невменяемым есть общее число, и есть количество решений, которые суды по этим делам вынесли заочно. Такая практика стала отмечаться в статистике с 2014 года, и тогда первый раз вынесли 143 решения о применении принудительных мер медицинского характера заочно, в 2015 году уже было 338 таких решений, а в 2016-м – 563. Это нормально, когда решения выносят вообще без участия того, кого обвиняют в правонарушении, а потом еще и направляют его на лечение?

Что касается преступлений, раньше действительно очень многие решения выносились заочно. Суды сами могли принимать решения на основании справок, например, психиатров о том, что не надо доставлять человека в суд, он находится на лечении, не трогайте его, а потом, как вы там решите, так мы и поступим. Потом начали жаловаться в Конституционный суд подзащитные, адвокаты, что клиент должен в этом участвовать.

Марьяна Торочешникова: В конце концов, это единственная возможность показать в суде, что человек не сумасшедший!

Именно! Для этого Конституционный суд в рамках защиты фундаментальных прав и свобод сказал, что если лицо хочет участвовать, то обеспечьте его явку в судебное заседание.

Цифры, которые вы назвали, меня шокировали: получается, что мы просто скатываемся в одну яму с душевнобольными людьми. И, соответственно, суды уже опять начали по второму кругу после решения Конституционного суда ограждать таких людей от правосудия, убирать их куда-то подальше и за них решать их судьбу, то есть нарушаются их фундаментальные права.

Я думаю, есть какая-то уголовно-правовая политика, которая была донесена до судов: теперь они могут то же самое творить уже на местах, что и происходит, как мы видим из статистики.

Общественный контроль еще никогда никому не вредил

Да, возможно, есть какое-то негласное, неформальное разъяснение, допустим, на уровне председателей судов, которые организуют эту работу.

Марьяна Торочешникова: В конце мая уполномоченный по правам человека в России госпожа Москалькова выступила с инициативой создать какой-то общественный орган по типу ОНК , который контролировали бы деятельность психиатрических стационаров и мог бы проверять, как там соблюдаются или не соблюдаются права граждан. Насколько это перспективно?

Общественный контроль еще никогда никому не вредил, но надо начать хотя бы с того, чтобы перестать чинить адвокатам препятствия для встреч с их клиентами, содержащимися в психиатрических учреждениях.

Вот политическое дело Павленского – как лакмусовая бумажка. Когда они узнали, что адвокаты побегут на экспертизу, захотят общаться с клиентом, посмотреть, что с ним там делают, они просто взяли и ввели карантин – грипп у них. После того, как Павленский уехал из Сербского, этот грипп резко отменили.

Марьяна Торочешникова: А для чего это делается? Почему в психиатрический стационар попасть сложнее, чем в колонию?

Врачи нас дурят, а мы не можем это проверить, не обладая специальными познаниями

Потому что все это решает не охрана, а исключительно врач. Они нас дурят, а мы не можем это проверить, не обладая специальными познаниями. Они говорят, что он выпил лекарства, перечисляют 20 штук, и что я могу на это сказать? Единственное, что я могу потребовать, – чтобы мне дали посмотреть на человека, проверить, все ли с ним хорошо. Вообще, нам очень тяжело работать в этой области, потому что иногда человека закалывают лекарствами, и бывало, я приходил, а человек – как овощ, еле-еле говорил.

Марьяна Торочешникова: Дамир, я просматривала практику Европейского суда по правам человека по жалобам из России, связанным с принудительным помещением в стационар, и обратила внимание, что большинство решений связаны с нарушением пятой статьи Европейской конвенции , – это незаконное ограничение свободы. Тем не менее, очень часто и правозащитники, и люди, которые пережили психушку, называют условия содержания там пыточными. Почему ЕСПЧ пока не рассматривает такие жалобы из России с точки зрения нарушения третьей статьи Конвенции, которая как раз не допускает унижающего, жестокого, бесчеловечного обращения и пыток?

Европейский суд рассматривает жалобы в тех пределах, которые описаны в обращениях заявителей, то есть вполне возможно, что такого рода дела не доходят до ЕСПЧ, они сосредоточены на нарушении пятой статьи Конвенции. Хотя, безусловно, стандарты, которые выработал ЕСПЧ в сфере условий содержания в местах лишения свободы, должны применяться и к содержанию в психиатрических учреждениях.

Марьяна Торочешникова: А можно привлечь к ответственности врачей-психиатров, которые незаконно удерживали человека, выносили заключения экспертиз, а экспертизы были фальшивые? И если человека лечили и назначали ему такие препараты, после которых было очень много побочных эффектов, и ему угробили здоровье, можно требовать привлечения их к ответственности и получить компенсацию за все это?

Это могут сделать исключительно правоохранительные органы или активисты, которые захотят провести какое-то расследование. Нужно изнутри знать эту кухню, и туда должен кто-то внедриться, посмотреть, как это работает, и если есть какие-то данные о совершении преступления, то выявить эти преступления и привлечь виновного к уголовной ответственности.

Что касается состояния здоровья, у нас, как правило, нет отправной точки – а какое было состояние здоровья человека до этого. Они скажут, что он был болен, они его лечили, но недолечили, или заболевание у него обострилось. Там очень сложно это доказать.

Есть мнение, что душевное состояние человека – расплывчатая область

Кроме того, как в общеврачебной, так и психиатрической практике, как правило, все друг у друга учились, друг на друге женились, все друг с другом живут и работают, и это просто круговая порука. Сегодня один психиатр даст заключение на другого, а завтра его выгонят с работы.

Марьяна Торочешникова: Тем не менее, есть решения, в том числе и в российских судах, когда люди добились снятия психиатрического диагноза или того, чтобы их освободили после принудительного лечения и выплатили компенсацию морального вреда за то, что их там незаконно удерживали. Насколько сложно этого добиться?

Компенсация компенсации рознь. Незаконно держали – тогда надо привлечь к уголовной ответственности эксперта. Получается, что в этой клинике работают безграмотные психиатры, они засилили это решение, еще проводили освидетельствование, и, таким образом, тогда надо всех по цепочке привлекать к уголовной ответственности. Тогда получается, что психиатры ввели в заблуждение следователя, оперативников, судей. Но их почему-то не трогают, система их охраняет.

Есть мнение, что психиатрия – это наука, но не глубоко изученная, и душевное состояние человека – расплывчатая область. А еще ведь в психиатрии есть разные школы изучения этого душевного состояния, и можно сказать: мы из этой школы, поэтому мы пришли к такому выводу, а если взять другую школу… Критериев нет!

Марьяна Торочешникова: По этой логике получается, что вполне можно вернуться в брежневские времена, когда с неугодными боролись путем помещения их в психбольницы.

Безусловно, такой риск существует до тех пор, пока суды не станут независимыми, пока они будут бояться брать на себя ответственность и делегировать вопросы о вменяемости и виновности исключительно экспертам. Это отсутствие эффективного судебного контроля за вопросами назначения экспертиз и применения принудительных мер медицинского характера. Ведь фактически эти вопросы решают не суды, а эксперты вместе со следствием.

Марьяна Торочешникова: А какие-то законодательные изменения могут помочь решению этой проблемы?

А это сейчас невыгодно никому: ни судебной системе, ни правоохранительной, ни тем более психиатрической.

Марьяна Торочешникова: Что значит – невыгодно? А как же люди?!

А это, к сожалению, просто расходный материал…

Вполне можно вернуться в брежневские времена, когда с неугодными боролись путем помещения их в психбольницы

Марьяна Торочешникова: Уже трижды откладывались заседания Министерства здравоохранения, на которых собирались обсуждать реформирование системы психиатрических заведений. Пока известно только, что там сокращается количество врачей и койко-мест. Как сказал один из участников Общественного совета при Минздравсоцразвитии, где обсуждали этот вопрос, сейчас чиновники не могут определиться, в какую сторону вообще идти и менять законодательство. В 90-е годы все старались уйти от карательной психиатрии советских времен, но тогда общество столкнулось с другой проблемой: бывает, что человек действительно серьезно болен, неадекватен, но его не могут начать лечить, потому что на это не дают разрешение, например, его родственники. Это лукавство?

Однозначно. Если мы говорим, о том, чтобы "сделать" человека психически больным, то здесь речь идет не о карательной психиатрии, а о том, что в законе есть пробелы, на основании которых правоохранительная система при определенных обстоятельствах может из того или иного человека "сделать" психически больного. Такая возможность есть, и я видел реализацию этих схем на своих делах: судьи звонят в психиатрическую больницу, договариваются с экспертами. Мне и клиенты такое рассказывали, и мы получали материальные доказательства этому.

Карательной психиатрия становится с того момента, когда вменяемый, не психически больной человек приходит к врачу, и тот говорит: "Тебе здесь поставили шизофрению, вот тебе стакан с лекарствами – пей!" И здоровый человек начинает пить, или ему начинают делать уколы, и получается, что они из здорового человека делают уже действительно психически больного. Ведь психика не выдерживает, когда ее раскачивают разными нейролептиками, и ты еще находишься в такой среде, которая не способствует психическому здоровью. Вот почему она называется карательной.

А чтобы не допускать таких случаев, я не думаю, что одно Министерство здравоохранения должно это решить. Наоборот, должны собраться специалисты из разных областей: и судьи, и сотрудники правоохранительных органов, и адвокаты, и независимые врачи, – и вот это будет обсуждение. А если они в тиши кабинетов опять примут какую-то инструкцию, поставят запятую в законодательстве, – это ничего не изменит.

Сына украинского офицера Павла Гриба. Он 24 августа уехал в Гомель на встречу с девушкой, с которой познакомился через интернет, и должен был вернуться в тот же день, но пропал. Отец юноши утверждает, что его сына задержали спецслужбы и передали России. Ситуация схожа с другими о выманивании украинских граждан, которых позже в России судили за экстремизм и терроризм.

Международное право предполагает определенную процедуру выдачи преступников разыскиваемых одним государством и задержанных в другой стране.

Обычно этому предшествует суд в стране задержания, который принимает решения об экстрадиции, но на территории стран связанных договором о Таможенном союзе спецслужбы могут поступать иначе.

Адвокат международной правозащитной организации "Агора" Дмитрий Динзе (он защищает фигуранта дела о теракте в метро Сакт-Петербурга Аброра Азимова, задержанного в Кыргызстане российскими оперативниками и привезенного в ) рассказал телеканалу Настоящее Время о примерах подобного сотрудничества, и почему фигуранты дел о терроризме могут находиться без правового статуса неопределенное время:

Вы знаете, это, скорее всего, джентльменское соглашение между двумя спецслужбами. У них, соответственно, свое ФСБ и КГБ, у нас ФСБ. Естественно, эти спецслужбы друг с другом соотносятся, и в рамках, например, по делам о терроризме они достаточно плотно сотрудничают: выманивают людей на территорию сопредельного государства, и, соответственно, одна спецслужба передает на условиях договоренностей другой спецслужбе такое лицо.

Насколько мне известно, Белоруссия как раз, до этого была Украина еще в старом режиме, сейчас уже Белоруссия только осталась, вот они как раз, возможно, с Киргизией, достаточно плотно сотрудничают с нашими спецслужбами и без проблем людей, собственно говоря, передают на территорию другого государства по требованию высокопоставленных сотрудников.

Тогда объясните с правовой точки зрения: если человек никогда в России не был, а только с гражданином или с гражданкой России о чем-то разговаривал о Вконтакте, например, призывал к чему-то или высказывал какие-то идеи, может быть, просил даже о чем-то, но он же не был в России, он по какому правовому статусу может быть преступником в России объявлен?

Понимаете, у террористов, экстремистов нет правового статуса во всем мире, я вам так скажу. Дело в том, что с экстремизмом еще под вопросом, разные бывают виды экстремизма, а что касается террористов, то у них как такового правового статуса нет. Лицо может каким-либо образом планировать преступление или совершать преступление в сети, и впоследствии за ним могут открыть охоту, например, сотрудники спецслужб, которые находятся на территории России. А в связи с чем они открывают эту охоту? В связи с тем, что, например, вербуют на территории России каких-либо своих последователей либо уговаривают определенных лиц совершить те или иные преступления. И поэтому считается, что юрисдикция, ведь совершает преступление лицо фактически на территории России.

То есть если молодой человек, условно говоря, Вконтакте девушки из России писал что-нибудь про украинский национализм, что-нибудь, может, даже очень резкое, то если против этой девушки возбудили уголовное дело, то он как бы является фигурантом этого дела?

Да, он является фигурантом этого дела, он может быть идеологом определенной террористической идеи, он может быть идеологом экстремистской идеи, может быть подстрекателем к совершению каких-либо преступлений. Например, по санкт-петербургскому делу о терроризме есть такой Азимов Акрам, его представляет Ольга Динзе. С ним схема была следующая: его забрали из больницы наши спецслужбы совместно с киргизскими спецслужбами, потом дальше сотрудники спецслужб сели с ним на самолет до России, долетели до России, а дальше они заставили его пройти пограничный контроль, где после пограничного контроля, собственно говоря, он сам проходил его, они его задержали, уже препроводили в секретную комнату.

Дмитрий Динзе. Фото: Павел Чиков / Facebook

5 октября на 145 день голодовки Олег Сенцов написал заявление о ее прекращении с 6 октября. Его адвокат рассказал в интервью «МБХ медиа», почему режиссер принял такое решение, как он потерял всякую надежду на освобождение и почему он по-прежнему боится за жизнь своего подзащитного.

«Никто в колонии не знал, что Олег собирается прекратить голодовку»

Когда вы в пятницу 5 октября пришли к Олегу на встречу в колонии, вы не знали, что он собирается прекратить голодовку?

Никто в колонии не знал о его решении. Я разговаривал с начальством, я разговаривал с другими сотрудниками, они об этом не знали. Начиная с 10 часов или полдесятого, как я там появился, они мне говорили: «Не хотите ли вы еще раз поговорить с Олегом, чтобы он ушел с голодовки, потому что пока нет никаких перспектив, надо сохранить его здоровье». То есть, они меня уговаривали, чтобы я с ним более плотно поговорил на эту тему.

- За время голодовки вы несколько раз приезжали к Олегу в колонию. Вы его отговаривали?

Только единственный раз. И я передавал ему письма от людей, которые пытались его отговорить от голодовки. На третий раз, когда я привез пачку писем, Олег сказал, что их надо отправить в урну, он не будет их читать. «Мне это неинтересно, - сказал он, - и с тобой мы говорили, что я не буду уходить с голодовки, поэтому нет никакого смысла приносить мне какие-то дополнительные материалы, ты можешь со мной на эту тему тоже не разговаривать!» Вот так категорично все было.

- В пятницу 5 октября вы общались с Олегом в адвокатском кабинете или в другом помещении?

- Адвокатские кабинеты у них находятся напротив дежурной части. Дежурная часть - внутри колонии. Если вы заходили в дежурную часть, то видели: одну клетку вы проходите, справа будет дежурка, а слева там такой отдельный кабинет - адвокатский. Там решетка, стол, стул и, соответственно, ты общаешься со своим подзащитным через решетку. Там, в этом помещении, нет никакого видеонаблюдения, только визуальное наблюдение со стороны дежурной части. Я единственный раз с Олегом общался в этом адвокатском кабинете. Все остальное время меня сажают в специальное помещение для краткосрочных свиданий - там, где телефоны стоят и перегородка из оргстекла. Какие-то материалы можно передать только через верхнюю часть оргстекла. Пару-тройку листиков. И общение идет через телефон. Но мы громко разговариваем, чтобы телефонами не пользоваться.

- Вас не случайно поместили в комнату для краткосрочных свиданий?

Да. Я еще удивился, спросил: «А чего вы меня не сажаете в отдельный адвокатский кабинет?» Но никакого объяснения я не получил. А вот в этом помещении для свиданий с родственниками на потолке установлены две видеокамеры. В последний раз я заметил, что освещение очень яркое, как в «Лефортово», для того, чтобы читать переписку, которую мы ведем. И, похоже, они установили какие-то дополнительные технические средства. Было видно, что они какие-то провода там протянули.

- Олег вам сразу заявил, что собирается выходить из голодовки с субботы?

- Да, он сразу сказал: «Дай мне листы бумаги». И написал заявление.

Статья на сайте «МК» со ссылкой на ФСИН о том, что Олег уже вышел из голодовки, вышла в 9.26 по московскому времени. Разница с Лабытнанги два часа, у вас там было 11.26. Ваше мнение, почему ФСИН решила сообщить о прекращении голодовки первой? Почему они не дождались, когда вы выйдете от Олега?

- Олег хотел, чтобы я сообщил первым о его решении. Для него это было важным. Он это проговорил, кстати.

То есть, получается, что они ему таким образом отомстили за то, что он так долго голодал? За то, что сопротивлялся?

«Он очень плохо выглядел»

- Вы отрицаете информацию ФСИН, что Олег еще до встречи с вами вышел из голодовки?

Конечно. Он раньше не уходил. Вы бы видели его состояние: он очень плохо выглядел. Ему было очень сложно писать кучу писем, отрабатывать все эти детали (речь идет об ответах Олега на вопросы, связанные с постановкой фильма «Номера» по его пьесе. - «МБХ медиа»). И мне дали только четыре часа, в соответствии с 89 статьей УИК («свидание осужденных к лишению свободы с родственниками и иными лицами»). Я этому удивился, потому что адвокат, когда приезжает в колонию, может работать с подзащитным, сколько он хочет. Я не обычный какой-то юрист или гражданин, чтобы мне отводить только четыре часа. Я с ними спорить не стал, хотя Олег хотел сидеть еще два часа и работать с материалами.

- Почему?

Раньше такого не было. Но я не стал спорить. Там же не получишь никакого объяснения, начнешь с ними спорить - себе дороже будет. Олег сказал: «Ладно, успокойся. Давай лучше делом заниматься!»

После прошлого вашего посещения Олега вы говорили, что его пугали принудительным кормлением, и он должен был понимать, что все этим кончится. На что он надеялся?

Олег надеялся, что предпримут меры, чтобы выполнить те условия, которые он выдвигал (освобождение украинских политзаключенных. - «МБХ медиа»). Он не хотел выходить из голодовки, его просто вынудили это сделать. Он очень по этому поводу переживал. Его не сотрудники вынудили, а врачи. Когда я разговаривал с руководством колонии, они мне сказали: «Мы здесь ни при чем. Все вопросы - к врачам».

- Почему гражданские врачи на себя это берут? Они, а не тюремщики?

Потому что фактически тюремная медицина и руководство колонии делегировали им свои полномочия. Я думаю, что это какая-то согласованная позиция. Понятно, что колония за него отвечает, но они говорят: «Мы отвечаем за его безопасность, условия его содержания, но мы не отвечаем за его здоровье». Может быть, у медицинской части колонии заключено соглашение с Лабытнангской городской больницей по обследованию, назначению лекарств, лечения и так далее и поэтому они действуют в рамках этого соглашения, так как территория большая и все тюремные врачи, которые могли бы выполнять обязанности врачей, которые есть в гражданской больнице, находятся далеко от Лабытнанги. У них медицинско-санитарная часть находится в Сыктывкаре. Представляете, это огромная территория. Тюремный врач, сотрудник колонии, может только отслеживать, давать лекарства по назначению городской Лабытнангской больницы. И колония говорит гражданским врачам: «Эта ваша зона ответственности и вы сами решайте эти вопросы».

Фото: Александр Мамаев / URA.RU / ТАСС

«Они говорили: «Умереть мы ему не дадим»

Поэтому именно в больнице ему предложили выбор: или он выходит из голодовки или они будут его принудительно кормить, что, по словам Олега, равнозначно пытке?

Вы собираетесь обращаться в какие-то правозащитные организации, может, международные, чтобы они следили, как его будут выводить из голодовки? Или это не имеет смысла?

Напомню предысторию. Наталья Добрева, адвокат, которая ведет дело Сенцова в Европейском суде, когда Олег начал голодовку, обратилась в суд, чтобы к нему не применяли никаких мер, связанных с унижением чести и достоинства, не применяли пыток. И Европейский суд указал российской стороне, что нет необходимости проводить принудительное кормление, потому что оно равносильно пыткам и Европейский суд будет за этим следить. Это решение Европейского суда поступило российской стороне и они отчитались о состоянии здоровья Олега. После этого, я еще приезжал два раза в колонию. И в предпоследний раз я говорил, что состояние Олега очень плохое и колония этим очень озабочена. Так и получилось. У него уже начались органические изменения в организме, предупреждали, что еще немного и у него начнется поражение внутренних органов. Они говорили: «Умереть мы ему не дадим. Будет принудительное кормление, будут проводиться все необходимые медицинские процедуры по спасению его жизни». Но сотрудники колонии дистанцировались от этого. Это медики принимали решение о том, что с ним делать.

А сейчас, когда они будут его выводить из голодовки, возможно, чтобы этот процесс контролировали независимые медики, Красный Крест?

Это все решается через центральный аппарат ФСИН. Но Олег по этому поводу никаких указаний не давал. Я думаю, что украинская сторона может запросить план выхода из голодовки или узнать, как Олега собираются лечить. Международные организации действуют только тогда, когда нарушаются права конкретного лица, но пока еще ничего не нарушено в рамках его выхода из голодовки. Сейчас можно было бы предложить ФСИН допустить в колонию каких-то специалистов. Появились сейчас такие специалисты, которые хотели бы принять в этом участие, но я не думаю, что колония кого-то пустит. Это не в их интересах, по их мнению, это еще одна дополнительная возможность передать какую-то информацию, или нагнетать ситуацию, связанную с состоянием Олега. Они в этом не заинтересованы, я думаю, что это бесполезно делать.